Эмили Кибел
Серенада
Перевод: Kuromiya Ren
Моим сестрам, моим сиренам, моему вдохновению
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Лорелей вышла на сцену и прищурилась из-за света слепящих прожекторов. После пары секунд ее глаза привыкли, и она смутно различила лица четырех силуэтов, сидящих за столом в конце концертного зала. Проще не становилось. Хмурые лица, поджатые губы, они постоянно делали записи, и ей хотелось кричать: «Вы не можете отвлечься хоть на миг и хотя бы сделать вид, что вы цените то, что я пытаюсь здесь делать?». Каждый раз одно и то же. Ее каблуки стучали по деревянному полу, листы нот в ее ладони стали влажными. Лорелей сглотнула ком в горле, отдала страницы аккомпаниатору.
«Ты сто раз так делала. Не переживай», — она поправила юбку, и это было последней попыткой задержать неминуемое.
— Лорелей Кларк, сопрано. Я спою «Gretchen am Spinnrade» Шуберта.
Громкий щелчок, и прожектор потускнел. Пианино заиграло безумную повторяющуюся мелодию, от которой представлялось гипнотизирующее колесо прялки, в честь которой и была названа песня. Ее увлекла песня, с губ полились слова на немецком:
Мой утерян покой, и его уж мне не обрести,
Без него света нет, только горечь могу ощутить,
Разум сводит с ума, разрывает на части его.
Мой утерян покой, и его уж мне не обрести.
Ее тон был ясным, переливался, слова звучали четко. Техника была простой частью. Другим делом была связь с текстом. Хуже всего было изображать влюбленность, а еще сложнее — пытаться передать любовь и отчаяние. Она кривила лицо, играя тоску, страдания. Казалось, что ее пытали. Она старалась, но не могла отточить это. Наконец, музыка остановилась, и Лорелей глубоко вдохнула и расправила плечи.
— Вторая часть — «Деревья на горе» из «Сусанны» Карлайла Флойда, — на миг повисла тишина, и Лорелей закрыла глаза на миг, и аккомпаниатор заиграл:
Деревья на горе холодные, нагие,
Лето ушло и бросило их такими,
Как жестокий любовник, такой, как и мой,
Заставил влюбиться и после ушел.
Она выдыхала арию, ее тело было сосудом музыки. Она с отточенной грацией перешла к последней ноте, мягко спела ее, и ее голос замерцал легким вибрато:
— Вернись… вернись… вернись…
Ее голос утих, в зале осталось эхо. Единственная женщина за столом жюри кивала и делала записи на листке бумаги. Профессор по вокалу не выглядел потрясенно. Он поправил очки на носу, посмотрел на нее и сказал:
— Благодарю, — даже Мария Каллас, одно из лучших сопрано всего времени, не смогла бы добиться от него ответа бодрее.
Лорелей забрала у пианиста свои ноты, напряженно улыбнулась и ушла за занавес. Она чуть не столкнулась с тенором, расхаживающим по коридору, репетируя «Песнь генерал-майора». Худая девочка из ее класса по музыкальной истории делала странные упражнения на дыхание у фонтана. Лорелей прислонилась к стене, чтобы успокоить нервы.
— Ты выжила, — соседка Лорелей по комнате, Брианна Мэттьюз, сидела у дверей закулисья с книгой, открытой на коленях. Темные глаза выглядывали из-под черной челки.
— Наверное, — сказала Лорелей. — Профессор Нильсен не был впечатлен.
— Он странный. Как по мне, ты звучала прекрасно. Шуберт — это нечто.
— Спасибо, — Лорелей сделала глоток воды. — Дальше ты?
— Я после Джослин, — ответила Брианна. Лорелей взглянула на девушку, которая искажала лицо в серии упражнений и издавала высокие звуки носом. Некоторые тщательно готовились ко всему. — Эй, ты будешь с нами вечером? Мы хотели выбраться на пиццу.
— Я бы с радостью, но папа должен скоро прибыть, и мне нужно показать ему город. Его самолет должен был сесть в четыре, он будет тут примерно через час.
— Вот как… бросаешь друзей ради папы, — сказала Брианна. Лорелей закатила глаза. — Ты же знаешь, что я шучу. Повеселитесь. А мы придумаем девичник, когда ты вернешься.
— Звучит неплохо. Увидимся на следующей неделе.
Лорелей вышла на улицу, ветер подхватил ее волосы, бросил ей в лицо.
«Дурацкий ветер», — подумала она, сняла резинку с запястья и собрала волосы в неряшливый хвост. Деревья покрывали двор калейдоскопом красного и оранжевого цвета. Осенние краски вызывали воспоминания о времени, когда отец брал ее с мамой в горы посмотреть, как осины меняют цвет. Она в таких поездках спала на заднем сидении машины, но потом папа тащил ее в горы для их ежегодного ритуала похода, несмотря на ее возражения.
Она поднялась по холму, ведущему к крыльцу ее общежития. Камни придавали зданию старший вид, ведь всему студенческому городку пытались придать древний вид, но тут не хватало следов времени, увитого плющом кирпича, как всегда было на зданиях многих колледжей Восточного побережья. Она открыла ключом свою спальню. Внутри были разбросаны мятые вещи на двух кроватях, пол усеивал мелкий мусор. Она взяла мусорный мешок из выдвижного ящика стола и спешно запихала в него вещи и книги, что были разбросаны, сунула мешок в шкаф и закрыла его. Недоеденный бутерброд и несколько пустых банок от содовой она бросила в урну. Если она хотя бы скроет бардак, может, удастся убедить отца, что они с Брианной не живут в хаосе. Теперь было видно пол, и Лорелей переоделась в удобные джинсы, зеленую футболку со слоном, которую ей дала кузина перед тем, как она уехала из дому, и поношенные кроссовки. Она взяла чемодан с антресоли над шкафом и собрала вещи для недели.
Лорелей застегивала чемодан, когда послышался стук в дверь.
— Открыто! — крикнула она. Дверь открылась, и ее поприветствовало широкое лицо ее отца, он тепло улыбался.
— Эй, пап! — Лорелей подбежала и обняла его.
— Привет, милая, — он поцеловал ее в макушку. — Я скучал, кроха, — он сжал ее и отпустил, прошел в комнату. — Как тут?
— Неплохо. Я как раз собиралась.
— Так это здесь ты живешь?
— Ага, — сказала Лорелей. — Как тебе? — она схватила косметичку со столика и бросила в рюкзак.
— Хм… Не так и плохо, — ответил он. Лорелей была уверена, что он заметил гору грязной одежды, которая виднелась из-под кровати. Он обошел комнату и выглянул в окно. — Хороший вид, — за общежитиями был ручеек, который впадал в одно из множества озер в городке Калаис. Колледж построил металлический выгнутый мост над ним, чтобы ученики могли переходить ручей и попадать в город. — Готова ехать?
— Думаю, да, — Лорелей еще раз оглядела комнату, проверяя, что ничего не забыла.
— Это все? — он указал на ее чемодан. Она кивнула и закинула рюкзак на плечо. Отец прошел за ней по коридору и из здания, арендованная машина стояла перед общежитием, ее фары мигали. Он бросил чемодан в багажник и поправил пояс брюк. — Ты знала, что во время полета уже не кормят настоящей едой? Только дают зерновые батончики. Какой от этого толк? — он повернул ключ в зажигании. — В этом городе есть нормальные рестораны?
— Уверена, мы что-нибудь найдем. Ты, наверное, умираешь от голода, — она увидела под ногами упаковки от сладких батончиков и тушенки и улыбнулась.
— Неплохой кампус, — сказал он, они отъезжали от общежития. — Город выглядит безопасно.
Городская площадь была в паре кварталов от консерватории. Она указывала на важные места, пока они ехали. Лорелей тут нравилось. Ей нравилось, что все в городе знали друг друга. Ей нравились маяки и то, что было видно Канаду с берега реки Сен-Круа. Но больше всего ей нравилось смотреть на прилив ранним утром.
По выходным Лорелей и ее друзья брали еду и отправлялись на остров Дочет. Она всегда брала с собой пару учебников и тетрадей, думая, что вдохновится на учебу, но сидела на берегу часами, очарованная движением холодной воды у ее ног. Дома в Колорадо были резервуары и озера, но вода там была не такой, как в Калаисе.
