Николай Феофилактов. Обложка журнала «Весы». 1908 год

Удивляюсь, что ты уверен, что я не «посетую» за небрежение моей книгой. Ссылки на «срок» ни при чем. Сроком никогда не было обусловлено издание. О том, что теряю черед, я не был предупрежден. Книга не была готова – вот и все. Вы могли отказаться издавать или отказаться издавать немедленно. Но я получил определенное обещание, что печатание начнется тотчас. На этом условии я выслал рукопись. О шрифте меня не известили своевременно. Если вам издавать «Cor Ardens» неохота, я ведь не навязываю своей книги. Но класть дело об осуществлении издания под сукно нельзя. Я прошу определенных гарантий, касающихся времени появления сборника.

Вопрос, почему я печатался в других местах, а в «Весы» ничего не давал, требует немедленного ответа. «Эрос» я хотел издать впервые книгой. «Золотые завесы» сохранить для «Ор». Что же остается? Несколько стихотворений, из которых одно было, однако, в «Весах». Кроме того, «Весы», я знал, обременены поэтическим материалом, и поэты теснятся, ожидая очереди. Что до статей, я взялся писать о Бердяеве, не поспел к сроку, статью у меня отняли. Мою рецензию о «Жизни Человека» сочли ненужной. Кроме того, чувствовалось, что мои идеи не встречают вообще отклика в «Весах» или встречают резкий протест.

До свидания, дорогой Валерий! Письмо почти не нужно ввиду близкого свидания – недели через две, – но я хотел писать, чтобы ты не думал в самом деле, что я пишу тебе только, когда «телега ждет». Прости, если что покажется жестким, и отомсти жесткостью выражений, но не сердца!

P.S. Надолго ли нет шрифта? Если на месяц minimum, я согласен на эльзевир с условием, чтобы внешность и все подробности издания вполне соответствовали твоему «Венку». Напиши мне, как друг, сюда тотчас же – будь мил и великодушен! – хотя billet de correspondance[25] – между прочим, о «Cor Ardens», шрифте и сроке, когда окончится печатание.

Дорогой Вячеслав

Узнал, что ты в Петербурге. Несколько раз писал тебе из-за границы. Доходили ли до тебя эти письма? Очень хотел бы получить весть от тебя. Мы здесь готовимся к кампании будущего года. Если до тебя дошел ходивший здесь слух, что «Весы» прекращаются, не верь ему. Можно ли рассчитывать на твое более деятельное, чем последние годы, сотрудничество? Весьма хотелось бы, и было бы очень нужно. Исключение Городецкого из числа сотрудников было сделано без моего ведома. Считаю эту меру и неуместной, и нетактичной. Статья его, подавшая к тому повод, была просто глупая, мальчишеская статья, на которую не стоило обращать внимания. Но зато следующая его статья уже действительно непристойна и отрезает путь к примирению. Все же, как некоторый противовес происшедшему, мы даем сравнительно благосклонную заметку о «Дикой воле», которая мне лично не нравится вовсе. Этой зимой, до Рождества, постараюсь быть в Петербурге. О многом надо, необходимо надо, с тобой говорить. Наши последние встречи то слишком беглые, то слишком деловые. Жду в ответ хоть несколько слов.

P.S. В 1909 г. в редактировании «Весов», т. е. во внутреннем распорядке редакции, будут произведены важные реформы. Напишу о том отдельно, если ты подтвердишь свою солидарность с нами.

Дорогой Валерий!

Благодарю тебя за вести из-за границы, за эти письма, в которых опять послышалась мне старинная нотка внутренней близости – та, что за последнее время звучала подчас разве лишь при личных свиданиях между нами с глазу на глаз, но совершенно отсутствовала в нашей случайной и редкой переписке о внешних делах. С радостью прежней расслышал я в твоих строках какой-то призыв к обновленному сближению (интимному, не деловому) – и всею душой откликнулся на него… заочно. Мне все хотелось тебе писать, но все пропускал я какие-то сроки и уже не знал, где ты – на B^d Vaugirard[26], или в Лондоне, или по дороге в Москву: здесь опять проявилась моя «кармическая» вина и первозданная несостоятельность как корреспондента. Если я исправлюсь в отношении переписки, это будет поистине знаменовать новый этап моей душевной жизни и какоето великое преодоление. Оно, тем не менее, не невозможно: ибо, возвратившись из Крыма к 17 октября (годовщине ухода Лидии), я устроился по-новому (сравнительно с прошлою зимой) на «башне» и собираюсь быть трудолюбивым, дружить с письменным столом и корректурами и не обусловливать более внутреннего сосредоточения «неприятием» литературы. Из чего, однако, не следует, что я (употребляя выражения твоего письма) думаю попасть в зубчатые колеса того, что мы называем, со вздохом, «литературой». Так что слова твоей сегодня полученной записки: «мы здесь готовимся к кампании будущего года» – даже смутили меня. Что это опять за «кампания»? Ужели снова «Руно» и «Весы»? или какой-то «индивидуализм» и какая-то «соборность»? или «идеализм» и «реализм»? или еще что? или Белый – Эллис contra Чулков? или Антон Крайний contra Кузмин е tutta quanta perduta genlê[27]?.. Утешил ты меня сообщением, что изгнание Городецкого совершилось без твоего ведома и что ты считаешь эту «меру» (!) «и неуместной, и нетактичной». Прибавлю с своей стороны, что мотивировка этой «меры» против статьи, которую ты называешь «мальчишеской», заключала в себе инсинуацию уже не «мальчишескую», а злонамеренную: был поднят нелепый разговор о «национальностях» на основании одной бестактной фиоритуры стиля, притязающего на «хлесткость». Городецкий, кстати, на мой взгляд, опять крепнет и очищается как художник; я надеюсь, что снисходительное отношение к неудачной «Дикой воле» он оправдает новыми доказательствами своего крупного и самобытного таланта. Что касается до всяких критик и полемик, – нам, maestri[28], следует быть выше этой сферы мыслительной сутолоки и всяческих толков о нас. О, если бы «Весы» сделались поистине академическим органом! Единственная борьба, в которой я намереваюсь участвовать, – есть борьба за утвердившиеся в моем духе ценности религиозного сознания. Все остальное – niedere Region[29], куда я не думаю нисходить. Более деятельное сотрудничество в «Весах» мне желанно – в той же мере, в какой желанно оздоровление «Весов». Серьезный, объективно-спокойный тон, отказ от полемических «красот», строгий вкус, устранение всего, что может быть истолковано учениками и толпой как симптомы междоусобной войны и соревнования между maitr’ами – вот что сделало бы «Весы» тем, чем они должны в настоящее время быть, – органом der Meister[30]. Голос всех тех, кого «Весы» признают как «Meister» современной нашей словесности, должен раздаваться на страницах журнала, и противоречия не должны служить соблазном: каждый имеет право на внимание и на объективное рассмотрение, без всякой тенденции его опровергнуть. Это возможно: ведь и Талмуд весь состоит из противоречивых, если угодно, наставлений отдельных раввинов. Один учитель не легко решается уличать другого во лжи или нарушении; здесь есть известный такт и как бы этикет… Говорю все это, чтобы ответить на твой вопрос о моей «солидарности» с «Весами». По существу дела, можно говорить только о солидарности журнала со мной, а не наоборот. Я, с одной стороны, уже сложился и определил себя, с другой – иду вперед закономерно и не предвижу в будущем идейного salto mortale. Журнал может испытывать модификации как таковой, но не изменились ни ты, ни я в себе и своих стремлениях. А какой характер будет носить далее журнал, в каком смысле изменится его различно изменяющаяся физиономия, как сложится его ближайшая программа и régula[31],–это было бы мне важно знать.