«Подставлял Господь дураку плечо…» Подставлял Господь дураку плечо. Попривык дурак: Подавай ещё высоко сидеть, далеко глядеть! Уронил – поймай, не чужие ведь. А уж я Тебе отслужу, Христос, упрежу Твоих – тише вод – невест. И пока Господь его в гору нёс, не спросил дурак: Где, Господь, Твой крест? ГОЛОСА Тысячекратная тьма повторенья танца теней Саломеи с Иудой. – Нет! Ещё Иродова даренья нет! Не вернулись посыльные с блюдом, нож не рождён ещё. Незачем, нечем, некому… Спящий во чреве Предтечей день не восстал. – Удались, удали! Жорж приглашает на вальс Натали. Нежный румянец прильнул к эполете… Танец как танец. Дети как дети. НАТАЛИ Раз-два-три, раз-два-три… Разве ты – он! Смят недоразвитый розы бутон, смыты румяна, помада, грехи. Саша, не надо сейчас про стихи! Раз-два-три, раз-два-три… Разве он – ты! Молча меняют бельё и бинты. Думали жить. Ты возьми, да умри. Раз-два-три, раз… без пятнадцати три. Двадцать седьмого январского дня – ты уезжаешь на бал без меня. «Кучевые заметки и лес…» Кучевые заметки и лес, оступившийся в небо стокрыло. Дымовых облаченье завес наготу листопада сокрыло от него самого. Немота. Только шоркает ветер вслепую. Лета многие или лета? – тишина отливается в пулю. «Пробита речь молчанием, сквозит…» Пробита речь молчанием, сквозит последнее несказанное слово. Возможно, это слово-паразит, от зёрен отлетевшая полова. Лишённое таланта и ума, отсутствие без всякого покрова. Ты погляди – тома, тома, тома… И что тебе несказанное слово? Снегами заплывает окоём пространства, прикипевшего к засовам. Там трудники поврозь или вдвоём всю жизнь свою работают над словом. Издали, не издали – не вопрос. От точки доведённые до точки, роняют миллионы алых роз отсохшие печатные листочки. Но ты вберёшь бескровный перегной, пустой травы крушенье и шуршанье, как обещанье музыки иной, как пущенное в рост благоуханье. «– Садись за алгебру, дебил…»
– Садись за алгебру, дебил! А мальчик Пушкина любил, тот за него посуду мыл, не белоручка. Поручик Юрьич Михаил ронял соломку вдоль перил, по коим жизнь съезжала в мир, где злая Жучка. Там царь зверей, не пив, ни ев, Толстой на Жучку шикал Лев и укорял слезинкой детской Достоевский. И было мальчику легко скользить за Пушкина и ко на лыжах узких башмаков лыжнёю Невской. Где оборвалась та лыжня, не говори, что жизнь фигня – седой мой мальчик, не зови за стол Иуду. И я не буду. Визави присядет тень твоей любви. Не выключай за тенью свет, помой посуду. ФИЛЬМ «АББА» Сияния полярные. И перпендикулярно им из кинотеатра «Родина» мы вышли вчетвером. И на душе не очень нам, жизнь кажется просроченной: сажать не стоит дерево, не стоит строить дом. Такой фильмец, сияния, что добрым всем влияниям на души неокрепшие наметился конец: Гори ты, школа средняя – и наша и соседняя – какие школы к лешему, когда такой фильмец! Зачем ты, наша «Родина», не глупая же вроде, но на вражескую фильму ту нам выдала билет? Там пел квартет заоблачный: О, «Money, money…» Вона что! А здесь согласно климату такой музыки нет! Завод есть винноводочный, три шахты круглосуточных и мясо-банно-прачечный-молочный комбинат. А хочется-то – музыки… Отечество, дай музыки! Мы девочки, мы музы и музык нам не хватат. И тут врубилась музыка! Загадочная музыка, улыбчивая музыка – сплошной парад планет. Шары влетели в лузы и развеселились лузеры! Сто лет как длится музыка, но вырубился свет. Ах, если б не сияния на грани выгорания при переходе качества с количества на мат, не вспоминали б девочки, что раньше были туточки три шахты круглосуточных, завод и комбинат. |
