— А ведь это туда! — решил Джек. — Это очень хорошо! Пускай они подвезут и меня. А я дорогой кое-что подслушаю!

Он надел Глориану и, смело добежав до первой подводы, вскочил на нее и довольно комфортабельно разлегся на тюках и ящиках.

Возница беседовал с конвойным:

— Что ж, и вправду стрелять в них будете?

— Велят, так будем!

— Из винтовок?

— Нет, из пивных бутылок!

Конвойный произнес эту фразу самым серьезным тоном, без малейшей улыбки. Извозчик так же серьезно принял ее. Он сплюнул и сказал:

— А вы не сразу! Вы сначала просто попугайте их. А то как бы вам самим не попало. Их ведь много! Разозлятся, да как начнут вас чесать!

— Чем?

— Пивными бутылками!

На этот раз возница и солдат обменялись улыбками. Рабочие, как всякие граждане U. S. А., конечно, были вооружены: если не бутылками, то, во всяком случае, револьверами. Джек тоже понял это, и у него по спине пробежал приятный холодок.

Солдат медленно произнес:

— Им с нами не справиться. Они ослабели. Говорят, что они хотят идти на уступки.

Извозчик, которому, по-видимому, не нравилось бахвальство конвойного, заметил как бы про себя:

— Все бы ничего, но дело в том, что они сильно не любят тринадцатидолларников. Это им придаст куражу!

При намеке на оскорбительное прозвище представителей армии солдат нахмурился, но молчал, посасывая трубку. Возница продолжал все тем же невозмутимым тоном:

— В особенности они не терпят тех из них, кто называется «Каинами в золотых пуговках»… Они просто бесятся при виде их!

Солдат не выдержал.

— Ты видал когда-нибудь филадельфийский бокс? — промолвил он.

— Нет, не видал, но я видел питсбургский. Он крепче!

— Посмотрим!

И совершенно хладнокровно, почти равнодушно, оба они стали угощать друг друга тумаками. Извозчик перестал править лошадью, но та, нимало не смущаясь, продолжала идти прежним шагом и только оборачивалась все время назад, словно ей было крайне интересно узнать, кто победит!

Но узнать это ей так и не удалось, потому что бокс был замечен не только лошадью, но и унтер-офицером, который сопровождал обоз. Унтер живо вырос перед состязавшимися и в одно мгновение водворил мир между ними.

Возница утирал расшибленный нос и бормотал:

— У нас в Питсбурге это и за бокс не считается!

Спустя пять минут возобновился прежний мирный разговор. Извозчик интересовался, действительно ли солдаты будут стрелять по-настоящему, или это только «блеф»? Солдат опять пришел в дурное настроение и воскликнул:

— Какой же это блеф, когда ты сам везешь боевые патроны?

— Где они?

— Где? А вот, в этом ящике! Целый ящик с костоломками! Вот тебе и блеф!

Солдат указал на ящик, на котором с большим удобством восседал Джек. Джек даже вздрогнул: не от страха, а от неожиданности. Это было для него настоящим откровением…

Солдат продолжал свои откровенности:

— Те ящики с холостыми патронами, а этот с боевыми. Сначала для острастки выпалим, сколько потребуется, холостыми, а там и за костоломки примемся!

Джек решил взять ящик под свое особое покровительство… У него в голове уже складывался некий план.

— Эй, вы! — кричал всевидящий унтер, — брось курить! Сколько раз вам говорить, что не полагается в обозе курить!

Два раза их останавливала вооруженная застава и требовала пропуск и наряд. И чем ближе они подъезжали к поселку углекопов, тем чаще стали попадаться конные и пешие, вооруженные до зубов воины. И уже около самого поселка их обогнало три автомобиля, битком набитых солдатами.

Поселок… Впрочем, это был целый город. И как в любом промышленном городе, здесь была пролетарская часть и часть аристократическая. Последнюю составляли дома администрации, инженеров и торговых агентов, покупавших уголь. Пролетариат же жил в скверных домишках и даже мазанках. В противоположность большинству других предприятий, 1-ый Каменноугольный Трест предоставлял своим рабочим устраиваться, как они хотят и упорно отказывался строить за свой счет «казенные» рабочие дома-особнячки, как это практиковалось в очень многих больших предприятиях. Такие особнячки, в общем, довольно плохие и удручающе трафаретные, все-таки придают рабочим поселкам если не щеголеватость, то некоторую порядливость и хозяйственность. Здесь ничего этого не было: рабочий поселок состоял из убогих хижин, позоривших капиталистическую красоту U. S. А. и придававших селению необыкновенно удручающий и безнадежно-гиблый вид. Громадные кучи каменного угля, сваленные здесь и там на улицах, и липкая угольная грязь, очевидно, типичная для этих мест, также нельзя сказать, чтобы слишком украшали поселок и развлекали взор путешественника.

Джек снял начинавшую сильно беспокоить его Глориану и, уже не привлекая ничьих любопытных взоров своей блузой и каскеткой, пошел по улице, с любопытством присматриваясь и прислушиваясь ко всему. Взятый им под свое покровительство ящик с патронами был только что перед тем под его наблюдением внесен в сарай, отведенный для военных принадлежностей, и поставлен там в угол. На этот счет Джек уже не беспокоился…

В поселке было тихо и довольно пустынно. Джек ожидал встретить здесь войну: пальбу, пушки, пулеметы, раненых и убитых. Ничего этого не было. Солдаты, за исключением патрулей, изредка попадавшихся навстречу, прятались по сараям. Рабочие довольно часто попадались навстречу или стояли группами человека в три-четыре у ворот домов, но никаких вызывающих действий не проявляли. Это были бледные, истощенные люди. Джек вспомнил, что они почти никогда не видят солнца, работая под землей… Ему стало страшно при этой мысли.

Над поселком нависла тяжелая, свинцовая усталость. Видно было, что эти бледные люди, и не они одни, но и их бледные жены и жалкие ребятишки, устали не только бороться, но и жить. Они еле двигались, вяло разговаривали, сидели, почти не шевелясь, у ворот. Рабочие были удручены провалом забастовки. Она ничего не принесла для рабочих и только зря съела все их сбережения.

Смеркалось. Джек был голоден. Он зашел в открытую лавчонку, где еще торговали, очевидно, уповая на солдат, купил хлеба и ветчины и поел. Но тут же понял, что здесь нельзя спокойно есть — по крайней мере, спокойно для совести. Не успел он проглотить двух-трех кусков, как его окружили несчастные, изможденные дети и с завистливым удивлением смотрели на странного человека, который ест! Да еще ветчину!

Джека опять одолела филантропия. Он раздал ребятишкам всю свою еду. Потом пошел и купил новый запас и снова раздал. Затем проделал еще раз тоже самое. Он всякий раз пытался и сам поесть, но никак не удавалось. И он так и прекратил бесполезные попытки насытиться, забрав почти весь запас съестных припасов, какой был в лавочке, и рискуя привлечь на себя самого общее внимание…

О нем, по крайней мере, в детской среде, уже стали говорить.

Следовало подумать о ночлеге. Но погода стояла прекрасная, и Джек решил ночевать в сарае — хотя бы, например, с солдатами. Это было небесполезно в смысле разведки. Но спать было еще рано. Кто-то в темноте окликнул его: «Чарли! Это ты? Идем на митинг, в „Чрево китово“!..» Джек ответил: «Хорошо, иду, Джонни!..» Неизвестный, которого, по-видимому, действительно звали Джонни, нисколько не удивился реплике Джека и флегматически, усталой походкой продолжал свой путь. Джек пошел за ним и через несколько минут оказался во «Чреве».

Это было не что иное, как контора одного из рудников, забастовавшего, как и все другие. Довольно большое здание было связано с крытой ротондой, где находились спуски в рудник и подъемные машины. Машины были мертвы, летучки-платформы, на которых рабочие спускаются в шахты, были вытащены наружу и валялись на земле. Везде была черная липкая грязь, копоть, пыль…

Но если машины были мертвы, то собравшаяся здесь толпа все еще дышала жизнью. Это была последняя вспышка ненависти к эксплуататорам — последняя, потому что силы у всех были на исходе. У рабочих умирала уже и ненависть, задавленная голодом. Еще день — еще, быть может, несколько часов, и они опять станут безмолвными и безвольными рабами капитала. Но сегодня их подхлестнуло прибытие солдат и ожидавшаяся расправа со стороны «Каинов в золотых пуговках».