Это было десять дней назад. А сейчас Ольга все бродила по дому в поисках сухого платка и пыталась понять, что же делать дальше. Откуда-то из солнечного сплетения вверх поднималось чувство безысходности. Уже ничего не изменишь и не вернешь. Вместе с Игорем умерли все ее надежды и планы. Все, чем она владела, к чему привыкла, теперь принадлежит не ей. Это было вторым ударом, не менее болезненным, чем смерть мужа…

На следующий день после похорон пришел посыльный с повесткой к следователю.

На листке стояла дата – 15 июня. Она тогда крикнула вслед посыльному:

– А какое сегодня? – Но он то ли не услышал, то ли ответил, да слишком тихо.

Настенные и настольные календари Игорь терпеть не мог, говорил, что они портят интерьер. Вся необходимая информация находилась у него в ноутбуке. Ольга открыла тогда крышку-монитор и, прислушиваясь к тихому гудению загрузки, смотрела, как загорается мягким светом экран. 14 июня. И в тот момент она вдруг поняла, что перед ней память ее мужа, то, чем он жил последние месяцы.

Но папки были пусты, корзина очищена.

Игорь все стер перед самоубийством? Но этого не могло быть. Он возился с файлами, документами, схемами, письмами как с собственными детьми (собственно, детей завести не успели). Конечно, на следующий день Ольга спешила в прокуратуру с уверенностью, что вот сейчас она все расскажет следователю о пустой памяти компьютера, о стертых файлах и это послужит основной уликой против тех, кто убил Игоря. Она больше не хотела верить в самоубийство.

Но следователь, даже не выслушав ее, стал задавать бессмысленные, как тогда казалось, вопросы.

– Вы знали, что счета фирмы арестованы?

– Нет.

– А что квартира в залоге?

– Вы что, с ума сошли?!

– Кому продана машина?

– Я думала, она в ремонте…

В шкафу носового платка не оказалось. Ольга зашла в кабинет. Над столом ее любимая картина в широкой темной раме. Копия «Лунного света» Куинджи. Раньше Ольга с удовольствием смотрела на нее подолгу, но теперь ей этого не хотелось. Зачем? Только лишнее, болезненное напоминание о той прошлой, рухнувшей жизни. О выставках и вернисажах, по которым она могла бродить часами, о беготне по бутикам и антикварным лавкам в поисках разных мелочей в дополнение к интерьеру. Покупка старинной бронзовой статуэтки или редкого фарфора казалась ей тогда событием. А сейчас кому нужны эти статуэтки и фарфор?

На Куинджи она наткнулась в маленьком магазинчике на Арбате примерно полгода назад – искала подарок Игорю к последней годовщине свадьбы и просто не смогла оторвать глаз. Ночь, река, лес на берегу, огромная луна отражается в воде и освещает часть берега. Контраст пронзительного света лунной дорожки на поверхности реки и густого иссиня-черного мрака по краям картины поражал и как бы засасывал внутрь полотна. Может, дело было не только в контрасте, а еще и в том, что копия была больше оригинала и с гораздо большим количеством прописанных деталей. На луне были видны все до единого пятнышка, но это странным образом не лишало ее яркости. В темном лесу угадывались деревья с еще более темными листьями и под ними множество неясных теней… Короче говоря, Ольга купила картину и повесила ее в кабинете мужа над диваном.

Реакция Игоря была странной. Он молча снял Куинджи с места и перевесил на противоположную стену, так что картина теперь нависала над его рабочим столом. Потом плюхнулся в кресло и минут пять всматривался в пейзаж, словно пытаясь увидеть что-то в глубине между мазков. Ольга испугалась, она никогда не видела Игоря таким. Но он так же внезапно вдруг расхохотался, поблагодарил ее за чудесный подарок и сказал, что у него просто небольшие неприятности на работе, настолько небольшие, что о них даже говорить не стоит. О них вообще нужно забыть. И Ольга легко забыла. Все вернулось на круги своя. Ненадолго же…

Ни машины, ни квартиры. Если продать мебель, на двухкомнатную где-нибудь на окраине должно хватить. Ольга обвела взглядом кабинет. Ноутбук лучше оставить, картину назад в магазин. Денег на первое время хватит, а дальше что? Да, где же все-таки сухой платок?!

Ольга нашла его в сумочке, в прихожей. Вместе с платком выпал листок бумаги. «Глория». Точно, детективное агентство.

Ольга записала этот номер телефона в тот день, когда ходила в прокуратуру…

Новости, которые ей тогда сообщил следователь, ошарашили. Молча подписав протокол и еще что-то, она поплелась домой. Как она могла не догадываться, что фирма Игоря близка к банкротству? Ведь на ее жизни это никак не сказывалось. Правда, в последний месяц она редко ходила по магазинам и ресторанам, но это потому, что учеба требовала много времени – сессия, сдача курсовой работы… Она брела по улице нетвердой походкой, без косметики и прически, с заплаканным, бледным лицом. На нее, наверное, оглядывались прохожие. Даже какая-то рыжая дворняга поплелась за ней следом, поскуливая. Засмотревшись на псину, растроганная собачьей участливостью, она тогда чуть было не столкнулась с рекламным щитом, на котором красовалась надпись:

ЧАСТНОЕ ОХРАННОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ

«ГЛОРИЯ»

Обращайтесь – поможем

Машинально она записала номер телефона, сунула в сумочку листок и напрочь забыла об этом. Теперь же Ольга почувствовала, что именно в их помощи она и нуждается. Кто-то должен был выслушать ее. С кем-то она должна поделиться своими сомнениями и подозрениями. Они во всем разберутся, все прояснят. Они – помогут…

Вода для чая закипела, раздался громкий щелчок – чайник выключился, но Ольга уже забыла о чае. Она спешила к телефону.

Ничего не хотелось Борису Соломоновичу. Ни спать, ни есть, ни думать. Старинные напольные часы пробили семь вечера, и Борис Соломонович даже сморщился: казалось, гулкий бой часов эхом отдается в голове. Он лежал на своей огромной постели, неярко горел ночник, и в полутьме большой прохладной комнаты с занавешенными окнами воспоминания о событиях длинного прошедшего дня стали особенно отчетливыми.

Между тем верный доктор Кормильцев строго-настрого запретил Борису Соломоновичу зацикливаться мыслями на расстреле, которому тот стал свидетелем. Ведь и вправду был самый настоящий сердечный приступ, да еще какой. Доктор провел у постели Хайкина не один час, исколол лекарствами с головы до пят и, не слушая никаких возражений, напоследок вколол еще и успокоительное. Из-за этого Борис Соломонович пребывал сейчас в неприятно-сонливом состоянии, а спать у него никак не получалось. Кормильцев только что ушел, уже от дверей многозначительно махнув мобильником, – дескать, чуть что, сразу звони! В доме было непривычно тихо, «человеки-горы»-телохранители передвигались едва ли не на цыпочках, из обычно шумной гостиной не доносилось ни звука… Дрема все же начала было овладевать Борисом Соломоновичем, но и тут не дано ему было счастливого забвения, поскольку, вежливо постучав (и действительно на цыпочках!), в комнату заглянул бодигард Виталик:

– Борис Соломоныч, извините! Там, в гостиной, милиция. Такой капитан Владимиров, его бросили показания снимать у свидетелей. Мы с Толиком ему уже все, что знали, рассказали, так он спрашивает, можно ли с вами поговорить. Я ему сказал, приступ у вас, а он…

– Веди его сюда, – слабым голосом, но твердо перебил Хайкин. Пожалуй, ему даже хотелось побеседовать с милицейским капитаном. С одной стороны, шевелилось в душе какое-то мазохистское желание еще раз, пусть на словах, пережить недавний кошмар, с другой – какая-то перемена в обстановке: всегда активный, Борис Соломонович в нынешнем своем «больном» состоянии чувствовал себя неуютно и нелепо до ужаса, а с третьей – что-то ему подсказывало, что надо бы держать руку на пульсе этого расследования, и почему бы не начать изнутри, скажем, с роли свидетеля.

Милицейский капитан Владимиров с неожиданными для человека его профессии, должности и цели многочисленными извинениями протиснулся в спальню мимо огромного Виталика, вежливо отворившего дверь. Борис Соломонович сел в постели, устало облокотившись на подушки. Он был неплохим актером и потому из нынешнего своего амплуа намерен был извлечь все возможные плюсы. Он заранее знал, что ему можно говорить очень медленно, неотчетливо, слабым голосом. Он готов был пропускать слова, отделываясь страдальческими гримасами, надолго замолкать, прикладывая руку к сердцу. Он мог позволить себе «забыть» что-нибудь, «не решаться» вспоминать подробности и детали, ибо это может крайне негативно сказаться на состоянии здоровья… Словом, никакого усиленного копания в памяти и преданного заглядывания в глаза матерому сыщику.