Стас большой! Стас большой, зима здорова, но Стас поздоровее. Шутя-играя колет дрова, по-доброму звереет. Размах, удар, поленья – вдрызг, звенит оконце в раме, ещё удар, и тихий визг оповестил о травме. Соседка-баба, чтоб ей прыщ вскочил бы на головку, для сушки собственных трусищ повесила верёвку. И по закону о кругах, о центробежных силах, верёвка стерегла размах и Стаса подкосила. Но Стас сказал, жена права, когда прощался с нею, сказал он, что там голова, есть вещи поценнее. Карета помощи летит, и Стас, как Щорс, в повязке… Ты тешь к поленьям аппетит в трусах стальных и каске. Кот Барсик Забрёл ко мне на дачу котёнок-уголек. Свернулся, как калачик, устроился у ног. Назвал его я Барсик -так всех зовут в Перми, он пел всегда романсик, а я его кормил. Он мордочкой не вышел, но ласков был и мил, его любили мыши, и я его любил. Он кильку ел и корки – что сам я ем пока. Не видел он икорки, не нюхал молока. Всегда мурлыкал гулко и тёрся о сукно, а утром на прогулку выскакивал в окно. Лакал супец вчерашний и не любил котов, хвалил уклад домашний и был «всегда готов!» Он думал: так и надо, пока был мал и глуп, что лучшая награда – из кильки с мойвой суп. Но встретил раз в подвале бывалого кота. Кот молвил: «Не видали вы в жизни ни черта». И после этой встречи мой милый друг исчез, он не пришел под вечер и много дней через. Я был в универсаме однажды как-то раз, гляжу – сидит, с усами и бусин – пара глаз. Меня узнал, но сидя приветствовал меня, как-будто я проситель, должник и не родня. Не ждал такой концовки, а он развил усы и вынес мне с фасовки кусочек колбасы. Он кверху вскинул морду, а я уткнулся в пол. И он остался гордый, а я смурной ушел. Я не люблю злословья, но должен быть конец. Ведь даже кот в торговлю подался жить, подлец. Травмы
Месяц свои блёстки в городе развеял. Мчусь по перекрёсткам с дальним светом хлёстким, за рулем трезвею. Выпала дорога дальняя на дачу. Маша-недотрога смотрит так нестрого, с нею и лихачу. Припев: Травмы, травмы старые успели подзабыться и подзалечиться. Снова я в машине каруселю, вот и дача нам навстречу мчится. То была не дача, а рефрижератор… Руль исчез куда-то, а в руках – горячий, смятый радиатор. Припев: Травмы, травмы новые на теле. Вот и пульс подводит, окаянный. Снова я в машине каруселю… Красный крест на ней? Иль деревянный? Цыганка Все карманы – наизнанку, но купил автомобиль. Я машину, как цыганку молодую, полюбил. Счастье – сидя за баранкой, запах кожаный ловить. Столько тыщ вложить в цыганку – как её не полюбить? Я любил капот и крылья, в них глядел, как в небеса, и ногой стучал несильно по баллону колеса. Как в цыганкиных глазищах, в фарах целый мир блистал, я с восторга влез под днище – весь кардан исцеловал. От любви такой обильной у меня прошибло пот, и зажал автомобильный я в объятиях капот. Гладил бритою щекою лобовое я стекло, и подхлынуло такое – аж в ботинок потекло. Сел за руль я, чист и светел, – трогай, милая моя, хоть цыганка – вольный ветер, а послушалась руля. Только метров через триста я опять к ней воспылал, завернул в лесок тенистый – всю ее исцеловал. Пять проехал километров, будто бес в меня залез – через каждые сто метров заворачивали в лес. День когда лишь начал гаснуть, Я очнулся – хвать-похвать – для меня совсем неясно, где ж машине ночевать? Даже страсти поостыли, опасеньям нет числа, но любовь осталась в силе, только ревность возросла. Мимо милой ходят люди, кто к ней близко подойдет – закрываю сразу грудью лобовое и капот. Ладно, ставлю у подъезда, где опавшая листва; я читал в решеньях съезда, что не будет воровства. Лёг в квартире – ужас снится, что в машине на дворе чья-то блещет поясница – ходят воры на воре. Просыпаюсь спозаранку – вся изорвана кровать. Столько тыщ вложить в цыганку – как её не ревновать? Но сбылись мои опаски, мои глазки – в десять слёз, нет в багажнике запаски, фары нет и всех колес. Мы лежали – два подранка, я визжал, впадая в раж. Я люблю тебя, цыганка, я куплю тебе гараж. |
