Через сорок минут в «предбанник» вошёл начальник патруля – пехотный майор.

– А где эти ублюдки и пьяницы?

Спросил он, прервав медитацию над журналом разомлевшего дежурного. Тот спокойно повернул голову и тоже спросил, как в пустоту:

– Кого Вы имеете в виду?

– Эти, два курсанта. Мать бы их, …наглецов!

– Я их отпустил.

– Как – отпустил??! Да им надо бы дать суток по пять, для острастки! Вы, что, дежурный?!

– Успокойтесь, майор. Давать или не давать – не Вам решать.

– Да я их два часа на Приморском бульваре вылавливал! Совсем совесть потеряли – пьют в открытую! Вы, что, не уловили – от них же несёт, как из пивной бочки?! И меня, принародно, сапогом обозвали, и мат-перемат – через слово! Постебаться они в комендатуру ехали… Постебались, значит?!! Отпустили?! Что Вы тут сидите, как беременная самка бегемота, как опоссум при свечах??! Отпустили…

– Майор!! – капитан 2 ранга встал и одёрнул китель, – Я попросил бы Вас, милостивый государь, выбирать выражения! Чай, не на свиноферме находитесь! Будьте так любезны, пойдите – вон!

Сашка Корсуков и Леня Тимцуник решили положить конец на обучение настоящему делу военным образом. Пришли, и честно командиру роты сказали:

– Экзамены сдавать не будем. Продолжать учебу в училище не хотим.

И рапорта на стол – бух. Мол, окончен бал, паркет истоптан!

Командир взмок. Уж от кого от кого, а от отличников во все времена… и такого – не ожидал.

– Да, вы что??! Как это – не хотим и не будем? Вас, что, черт понюхал?! До выпуска полтора года…

Но лица курсантов были светлы, как лампады Роттердама, а глаза излучали вожделенное упрямство.

Командир обмяк и сел на стул.

– Саша! Леня! – начал он, ещё не веря в происходящее, – Вы ж без пяти минут флотские офицеры! И если не золото, то красные дипломы, вам обеспечены! Что за саботаж?! Если устали от подготовки к сессии, хотите, я вас уволю на два дня… с ночевкой?

Но курсанты молчали. Только у Тимцуника зарождающаяся лысина начала желтеть и лоснится. Командир поскреб и свою плешину.

– Ребята, это вы не подумали. Так что, забирайте свои рапорта, я их не видел, а вы мне ничего не говорили.

– Почему же не подумали? Подумали… и хорошо. И решили, окончательно, – не согласился Корсуков, – учиться не будем. Отчисляйте.

Командир поменял тактику.

– Каким местом вы думали? Отчисляйте… – он перешел на крик, – Да я вас за саботаж в период сессии, на губу! Суток на десять! Подумали они …и кончили! Пятно на всю роту! А через день на ремень, в нарядах!? Как перспектива?! Что, служить не хотите??! Подумали… и куда потом? В гражданский ВУЗ? Инженерешкой на заводе штаны протирать?!

– Нет, мы в театральный поступать будем, – Тимцуник смахнул каплю пота с кончика носа, – давно об этом мечтаем…

Командир поперхнулся собственным удивлением.

– Куда? – он начал растекаться упитанной военно-морской грудью, которая начиналась сразу от пупка, по плоскости стола, – Куда, куда?! В театральный?? – и на минуту опешив отрешенно бросил своё тело на спинку стула, – Ну, бля, сынки, вы меня шарабабахнули, под самые жвака-галсы, шарабабахнули! В театральный! Да я пятнадцать лет в этом «цирке» служу, и то, что у нас на флоте происходит, не одному МХАТу не снилось! А они – в театральный! У вас с мозгами всё в порядке? – и он внимательно посмотрел на подчиненных слезящимися глазами, в которых распогоживались искорки-чертенята.

Корсуков и Тимцуник тупо уставились в пол и не желали видеть прояснений в вешнем взгляде командира.

Командир наложил пятерню на два листа бумаги и двинул их к краю стола – Всё, разговор окончен! Лучший в стране «цирк» – вас не отпускает! Подписывать ваши рапорта я не буду. Забирайте…

Но курсанты стояли не шелохнувшись.

– Забирайте, – командир придал голосу категоричность, – театральные институты, милые мои, для слабонервных мальчиков, к коим вы не относитесь, и для девочек, у которых половые органы разбросаны по всему телу. Забирайте и в следующий раз думайте, хорошо думайте, у вас вся жизнь впереди. Забирайте! – в голосе слышались нотки раздражения.

Стоящие не отреагировали. Какое-то время в кабинете витала гнетущая тишина, и было слышно, как в коридоре стоящий у тумбочки дневальный бубнит теорию «эффектов Доплера».

И командир не выдержал. Он вскочил и наотмашь распахнул дверь. Бубнящий об эффектах склонил Доплера к концепции относительности, захлопнул книгу и замолчал, приняв позу: «Чего изволите?» – Старшину – ко мне! – отчаянный голос командира ударился об напомаженный мастикой пол и гневно отразился, – Старшину роты – ко мне! Старшина нарисовался спустя секунды.

– Буланов, этих двух педролино[3] расписать в наряды через день! Через день! – командир сгоряча рубанул по косяку но, быстро успокоившись, добавил, – А то вы так военное обучение сведете к секрету полишинеля, менестрели вы мои необузданные! Всё! Всё! Это у Станиславского – театр с вешалки начинался, а для этих – от тумбочки, ты понял, Буланов?! От тумбочки! Все свободны! – и он зло смахнул курсантские рапорта в ящик стола.

Военная система долго мурыжила дела перспективных отличников, проверяя их хромосомный код с заразным вирусом «Прошу отчислить меня…» и споткнувшись на наследственном упрямстве, выдала эпикриз: «Отчислить…», прописав – самолечение.

По зеркальному паркету коридора вступали модные черные до зеркального блеска башмаки. Флотский клеш спокойной волной дышал на полы красиво удлиненной флотской тужурки. Волна, восторженно облизывала цвета орденских планок подводной драмы шестидесятых, но, ударившись о козырек впечатляющих размеров фуражки, скатывалась вниз. Флотский щеголь и умница зам. Начальника факультета капитан 1 ранга Тур свернул за кулисы училищного клуба.

– Смирно! – вскочив с низкой скамеечки, скомандовал Корсуков.

– Вольно, вольно, – без особого энтузиазма отозвался офицер, – продолжайте и извините, если помешал.

Он тихо сел на другой конец скамеечки и вытянул ноги. Курсанты, привыкшие к разному роду посетителям их репетиций, занялись своим делом.

Корсуков, бережно макая кисть в красную гуашь, раскрашивал пенопластовые «кирпичи», доводя их вид до совершенства подлинных. Тимцуник, обтянутый черным трико, начал в сотый раз оттачивать элементы пантомимы.

Вот он якобы попал внутрь стеклянного стакана и всеми силами старается выбраться оттуда. Но ужасно скользкое дно не позволяет с силой надавить на невидимые стеклянные стенки. Его чешки беспрерывно скользят, а руки в смятении натыкаются на преграду. На лице гримаса отчаяния и борьбы, а тело в такой степени напряжения, что кажется, вот-вот оборвется натужный мускул.

Пластика мима безупречна и доводит зрителя до точки трагического кипения и видавший виды капитан 1 ранга машинально ослабляет узел шелкового галстука. На его лице, обрамленном поседевшей испанкой, без труда читается желание оказать помощь. Но лицедей справляется сам. Он поднимает кирпич и мучительно бьет им в стекло. То беззвучно разбивается, и мим по инерции летит к краю сцены, а кирпич на зам. Начальника факультета, тот, пригибаясь, уклоняется в сторону. Но кирпич мягко опускается поодаль, шелестя пенопластовыми гранями.

– Вылет из стеклянной стены не впечатляет. Так что, Тим, этот элемент надо как-то нагрузить, – равнодушно подводит черту Корсуков.

– Хорошо, – соглашается Тимцуник, – сейчас отдышусь, и попробуем ещё раз. – Да-а, – многозначительно выдыхает капитан 1 ранга Тур, – искусство… – он торопливо встал со скамейки, – Собственно я вот что к вам зашел, зашел сказать, что на вас приказ пришел об отчислении, так что не смеем больше задерживать, – и его высокая, статная фигура невозмутимо направилась к выходу.

«Если ребята талантливы, значит, они талантливы во всем. Жалко флот – такие кадры теряем, – он привычным движением поправил узел галстука, – Жалко!»