Мы отрываемся от земли и легко, будто съезжаем на боковую аллею, поворачиваем направо. Курс на Токио.
Из окна кабины я смотрю на Лондон. Перед тем как совсем уменьшиться, город становится неожиданно большим. На взлете можно видеть, как он превращается в собственную карту, встает перед твоими глазами весь, целиком, город и понятие города сливаются воедино. Мы пролетаем над Темзой и видим под собой караваны невоздушных судов, растянувшиеся от доков до самого Северного моря. Затем Дания, Швеция, Финляндия и, наконец, Россия, над которой мы проводим всю ночь. И вот, наконец, в утренней дымке, я жду, когда на востоке, вместе с солнцем, появится Токио.
Я занимаю свое место – в кабине и над лежащей внизу Землей. Щурюсь от утреннего света, проверяю расстояние до тумблеров, надеваю наушники и регулирую микрофон. Желаю своим коллегам доброго утра. В этом пожелании есть доля шутки: на больших перелетах не так-то легко сообразить, утро ли сейчас, и если – да, то для кого: для меня, для пассажиров или для той части планеты, над которой мы пролетаем. Я прошу чая. Коллеги докладывают, как проходил полет во время моего отсутствия. Я проверяю компьютеры и показатели топлива. Часы на панели управления показывают, что до посадки в Токио осталось около часа – по Гринвичу. В Гринвиче новый день еще не наступил. Другой прибор показывает расстояние до пункта назначения. Каждые семь секунд мы становимся на одну милю ближе к величайшему мегаполису мира.
Меня иногда спрашивают, не скучно ли часами сидеть в кабине. Нет. Ни капли не скучно. Иногда очень утомительно. Иногда хочется уже лететь обратно, домой. Но более увлекательной работы я не знаю и не думаю, что внизу, на земле, найдется занятие, на которое я променял бы свою воздушную вахту.
Большинство летчиков очень любят свою работу и мечтали о ней с самого детства. Многие начинают учиться управлять самолетом, как только достигают совершеннолетия, чаще всего – в армии. Но на летных курсах в Британии я был поражен тем, сколько моих однокашников решили вернуться к своей «первой любви», уже став профессионалами в других областях. Кого там только не было – инженеры, врачи, фармацевты… Я много размышлял о том, что же заставило нас вернуться к полузабытой детской мечте.
Одних пилотов больше всего привлекают в авиации тонкие приборы, позволяющие передвигать воздушное судно сразу в трех измерениях. Особенно им нравятся сложные операции, которые надо выполнять при взлете и посадке. Другие просто любят самолеты как высшее проявление человеческого гения в механике.
Многих влечет ощущение свободы, которое дарит полет. Воздушное судно отделено от современного мира часами и милями, и вот парадокс: сидя в кабине самолета, в окружении новейших достижений техники, чувствуешь себя очень старомодно. И конечно, эта свобода дает возможность познакомиться с городами планеты и увидеть всю землю и все моря, лежащие между ними.
А еще – нами движет вечное стремление ввысь. Высота притягивает человека, и притяжение это неоспоримо, как натуральные числа, как элементы в периодической таблице. Знаете, что кричал отец братьев Райт, когда его впервые взяли в полет? «Выше, Оливер! Еще выше!» Ему был тогда восемьдесят один год. Мы строим небоскребы и устраиваем на них смотровые площадки. Просим, чтобы нам забронировали номера на верхнем этаже гостиницы. С изумлением находя знакомые черты, рассматриваем снятые с высоты фотографии наших домов, наших городов, нашей планеты. Взбираемся на горы и стараемся рассчитать силы так, чтобы съесть припасенный в рюкзаке сэндвич именно на вершине. Когда я прилетаю в незнакомый город, то всегда иду посмотреть на него с высоты какой-нибудь смотровой площадки. Частенько я сталкиваюсь там с пассажирами своего рейса.
Возможно, тяга к высоте заложена в нас эволюцией. Нам необходимы обзор и наблюдательный пункт. Мы должны видеть земли, прилегающие к нашей пещере или замку. Древнегреческий географ Страбон, вдохновитель Колумба, взбирался на коринфский Акрополь лишь для того, чтобы рассмотреть город в перспективе. Когда мой отец прибыл в свою миссию в бедняцкие кварталы бразильского города Салвадора, то первым делом нанял пилота, чтобы заснять с воздуха трущобы, которых было не отыскать на городских картах, и их безымянные улицы. Через много лет после его смерти мы с братом услышали, что одна из этих улиц была названа именем отца. Мы открыли в интернете карту Сальвадора – и увидели улицу Падре Хосе Энрике, преподобного Джона Генри. Мы увеличили карту, спустились с цифрового неба, чтобы еще раз, сорок лет спустя, вспомнить первый полет отца над городом.
Но я все же уверен, что нашу любовь к полетам нельзя объяснить лишь пользой, которую можно из них извлечь. Человеческое сознание ищет связи во всем. В музыке, в литературе, в науке – всюду мы стремимся разглядеть общность. Пусть не всегда мы обнаруживаем ее сразу, но какое же счастье узреть ее! Полет похож на известную песню – картографическую, планетарного масштаба песню, – которую слышишь в новом исполнении, или на первую встречу с родственником, которого никогда не видел. Слова песни знакомы, но голос иной, мы никогда не видели этого родственника, но узнаем семейную повадку и черты лица. Самолеты поднимают нас над нашими улицами, нашими городами, нашими лесами и реками – и привычные места становятся по-новому прекрасны, соединяясь во вселенский, особенно хорошо заметный ночью, узор.
В кафедральных соборах некоторых городов мне доводилось видеть лабиринты – извилистые тропки, выложенные на каменном полу. Гуляя по ним туда и сюда, исполняешься умиротворения. Весь твой путь, от начала и до конца, лежит перед тобой. Это вам не метаться по проходам супермаркета, где не видно ничего, кроме высящихся по обеим сторонам полок.
И сегодня многие люди отправляются в путешествие не только чтобы посетить новые места, но ради возможности взглянуть на свой дом в новой перспективе – культурной, физической, лингвистической. Мне кажется, именно за такой перспективой и охотятся самые заядлые путешественники. Во время рейса, если кто-то из наших бортпроводников родился или живет в пункте нашего назначения, он или она всегда попросит разрешения побыть в кабине во время взлета и посадки – чтобы посмотреть, как родной город, в котором, казалось бы, не осталось ни капли тайны, исчезнет из виду или внезапно заполнит собой лобовое стекло.
Мне нравится в полетах все, о чем я рассказал. Но больше всего я люблю то, как движутся самолеты над землей. Если я бегу через лес, ветви проносятся мимо меня. Я слышу, как шумит в них ветер и бьют капли дождя. Все движение сосредоточено во мне. Раз-два, раз-два – мои ноги ритмично ударяют по тропинке, каждый раз соприкасаясь с почвой под новым углом. Я могу остановиться в любой момент. Могу дотронуться до всего, до чего захочу. Совсем другое движение мы видим в фильмах, снятых с орбиты. Земля совершает свой ежедневный оборот величественно и неотступно. Трудно поверить, что тело, обладающее такой массой и скоростью, способно перемещаться в пространстве с подобным достоинством.
Движение самолета находится где-то между этими двумя полюсами. В ходе полета характер движения изменяется. Я люблю летать потому, что люблю видеть, как мир проплывает рядом. Сразу после взлета он виден, как из окошка маленького аэроплана. Затем, когда мы набираем высоту, подробности теряются, но зато нам открывается вид на бо́льшую часть земной поверхности. И наконец, когда мы достигаем крейсерской скорости и высоты, мир вновь открывается нам во всех деталях. Против всякой логики, чем выше и быстрее мы летим, тем отчетливее проступают места, над которыми пролетаем, тем ярче проступают связи между ними. Связи эти, конечно, создает направление нашего полета. Реки, автострады, железнодорожные пути бегут от города к городу, и пейзажи – земные и облачные – перетекают один в другой, как строки на странице. Возникают связи и в ходе течения времени. Очертания городов, стран, океанов рождаются из тех минут и часов, которые требуются нам, чтобы охватить их взглядом.
