- П-ф-ф! П-ф-ф! - дымит в ответ из трубки коротенький, пушистенький, мягонький, точно холеный белый котенок, металлический король, мистер Лориссон.
Королева транспорта, миссис Дэвис, держит в руках крошечную обезьянку, глядит на нее глазами цвета ртути и говорит, обращаясь не к джентльменам, а к обезьянке :
- Мы начинаем, моя крошка.
И делает "чмок-чмок", целуя свою крошку прямо в губы...
- Треть акций газетного треста у меня вот здесь, - хлопает по своему карману Ундерлип.
- П-ф-ф! Большой дивиденд?
- Да, да, какой дивиденд? - настораживает свои голубые уши мистер Бранд и делает пальцами такое движение, точно считает деньги.
- Х-хе! - пожимает плечами Ундерлип. - Пресса куплена не для дивиденда, а для... Нам нужно делать общественное мнение.
- Чмок, чмок, - целует Мариам Дэвис обезьянку. Слышишь, моя крошка, нам нужно мнение.
Крошка выражает свой восторг в очень странной форме: горбит спину, подымает хвост и... Мариам Дэвис вынуждена извиниться перед джентльменами: у ее крошки испорчен желудок. В этом виноват повар, специально готовящий для крошки. Он немедленно будет уволен.
Джентльмены учтиво выслушивают Мариам Дэвис, соболезнуют испорченному желудку крошки и испорчeнному платью леди, одобряют ее решение прогнать повара и продолжают совещание.
- Итак, дивиденда не будет, но будет общественное мнение, - продолжает король хлеба. - За нас будет говорить печать. Наши взгляды будет проводить его преосвященство.
Мистер Бранд прикладывает к своему голубому уху ладонь, сложенную ложкой;
- Его пре-о-свя-щен-ство?
- П-ф-ф! П-ф-ф! - невозмутимо дымит король металла. - Сколько стоит его преосвященство?
- Пять тысяч акций, джентльмены, - с весом произносит король хлеба.
- Это не дорого, пф-ф-пф!
- Это совсем гроши, моя крошка.
- Религия - фундамент культуры! - кивает острой головой и синими ушами металлический король.
- Мы решили, что нам необходима война, - продолжает король хлеба. Война с Англией.
Джентльмены и леди расцветают. В четырех некоронованных головах королей проносится целый вихрь соображений. Вот они, эти соображения:
"Пфф! Пфф! Что такое война? Это монбланы чугуна, стали, железа. Горы металла. Дивиденд. Дивиденд!"
"Это миллионы людей, одетых в хаки, миллионы челюстей жуют хлеб. Сотни тысяч тонн хлеба. Акции лезут в гору".
"Это дредноуты, крейсера, субмарины, аэропланы жрут нефть и уголь. Золото! Золото!"
"Моя крошка, чмок, чмок. Наш транспорт, моя крошка, нуждается в просторе. Мы победим. Ах, опять желудочек. Бож-же мой!"
Но фоторадиофон не передает мысленных соображений. Впрочем, разве у джентльменов и леди только узкоэгоистические цели? О, нет! Они патриоты. Америка для американцев! Что касается Англии, то почему бы и Англии не быть для американцев? Да, да. Сверхмиллиардеры проникнуты сверхпатриотизмом, и Ундерлип, хитро прищурив левый глаз, долго и убедительно говорит о национальных задачах Америки в английских колониях, которые по недоразумению и несправедливости судьбы принадлежат Англии, тогда как... Словом, Америка превыше всего...
Джентльмены дружно аплодируют. Леди лишена возможности аплодировать, потому что отлучилась на минутку с позволения джентльменов, чтобы поставить клизму бедной крошке и намылить голову ее повару.
Чахоточный Сэм совсем не знает того, что он выражает общественное мнение своей кашляющей и харкающей фигурой. Бой в светлых пуговицах поднимает ее на лифте, лифт останавливается против дверей квартиры Кингстон-Литтля, и Кингстон-Литтль, сам КингстонЛиттль раскрывает двери Сэму:
- Пожалуйста, мистер Сэм.
Мистер Сэм? Черт возьми! Вот что значит тонкое воспитание. Мистер Сэм! Плохо воспитанные люди не знают такого обращения. Они прибавляют обыкновенно к имени Сэма лестные клички; "голоштанник", "прощелыга", "ходячая падаль", но "мистер" - никогда.
Сэм исполняется уважением к своей особе и выпрямляет сутулую спину.
Кингстон-Литтль ведет Сэма через освещенные океаном электричества комнаты, по мягким коврам. В комнатах расставлено много штучек из фарфора, мрамора, гипса, бронзы, и Сэм, прижимая локти к туловищу и вертя головой вправо и влево, старается не задеть чего-нибудь и не наделать беды.
В большой комнате накрыт белой скатертью круглый стол. Бутылки с красным, и бутылки с белым, и бутылки с желтым, как янтарь, вином. На столе один-единственный прибор. И у этого единственного прибора КингстонЛиттль усаживает Сэма.
- Надеюсь, уважаемый мистер Сэм не откажется пообедать.
О, он не откажется! Уже два дня, как у него в желудке играет оркестр. Скверно играет, с позволения мистера Литтля.
Сам Кингстон-Литтль - сам! - наливает виски в стакан Сэма, потом наливает еще что-то густое, как прованское масло, потом еще что-то жгучее, как огонь. Какойто мистер во фраке и в белых перчатках вносит ростбиф, горячий, красный, сочный. Сэм молниеносно очищает тарелки, осушает стаканы. Музыка в желудке Сэма перестает играть похоронный марш. Сэм уважает себя, уважает Кингстон-Литтля, уважает мистера в белых перчатках.
- Слушайте, Сэм, между нами говоря, вы - хороший малый, - хлопает его по плечу Кингстон-Литтль.
- Правильно сказали, мистер.
- Я решил вывести вас в люди, Сэм.
В люди? С разрешения мистера, Сэм был молотобойцем на заводе. Сэм знал лучшие времена. Он получал двадцать долларов в неделю, черт возьми! Он хи-хихи! - волочился за женщинами. Да! Было времечко.
- Прежде всего, вы должны экипироваться, Сэм. Вот вам пятьдесят долларов.
Экип... Экип... Как? Сэм полагает, что такое непонятное слово касается выпивки. Нет, баста. Если он немного еще сегодня поэпи...пикируется, то, пожалуй, попадет в участок.
- Вы не поняли меня. Вы должны приодеться.
- Благодарю, мистер. Но я на эти деньги буду лучше обедать. Я целый месяц буду обедать, мистер.
- Зачем? Вот вам еще сто долларов. На обеды, Сэм. Сто долларов? Сэм щиплет себя в ляжку. Нет, это не сон, а настоящая новенькая бумажка в сто долларов.
- О, мистер. Если вам угодно, я обязательно эпи... эпи... тьфу!
- Теперь вот что, мистер Сэм. Так как вы патриот...
