Спускаться в это омерзительное место очень не хотелось, от одного запаху плесени челюсть сводит, а воспоминания о тоске и скуке душили не хуже надгробия. Тьфу, мерзость. Из-за переполненных чувств я не сразу заметил, что Митька таращится на меня, словно поп на икону. С чего это? Да уксус мне вместо пива. Я же вчера морок не снял, когда беседу проводил. Неужто ли рассмотрел в темноте, не может быть, силы-то в нем ни капли. А искры? Мысли, как мыши в амбаре с появлением кота, разбежались в разные стороны и тихо забились в угол, не желая собираться вместе. Снова прокололся, не хочу под землю.

   - Да не упырь я, - жалобно стонал Митька, давя на жалость бати.

   Вот ведь странно, - откуда-то в пустом амбаре башки возникла мышь-мысль, - ведь если Митька нажрался бы и избил кого-нибудь аль украл чего, даже если девку попортил бы, ему косточки поломали бы да на выселки послали, ну или, на крайний случай, казнили. Были случаи, все ясно и просто. А тут Феакул мнется, словно девка на первом свидании. В семье нечисть появилась, пусть наполовину, но нечисть, а прогонять не хочется - кровинушка родная. И как быть? А, не дай бог, кто узнает, вовек от позора не отмоешься. Ой, как непросто сейчас Феакулу.

   - ...значит ты был просто пьян? - что-то я нить разговора упустил, а Степан тем временем красный, как рак вареный, злобно хрипел.

   - Я тебе сколько могу объяснять, - пацан-то с характером, вот как орет, - пьян был.

   - И клыки от того выросли да уши заострились? - подавшись вперед, брызжа слюной, заорал купец.

   Митька открыл было рот, чтобы возразить, но не издал ни звука, отвернулся в сторону, длинные волосы закрыли опечаленное лицо.

   Помолчали.

   - Так кто кровь дал?

   - Нашел, - тихо отозвался Митька.

   - Снова здрасте, пятый круг.

   Похоже, парень на самом деле не знает или не может сказать. А что, второй вариант вполне возможен, поклялся при ритуале превращения и всё, хоть сжигай, а выдать тварюгу не сможет. Правда, муторно это всё, да и кровищи надо немеренно. Значит, первое, не знает кто. Как и с Анькой, подкинули.

   В наступившей тишине голос Феакула прозвучал, как то обречено.

   - Пойдем мужики, мне еще Ефросинью уговаривать, дабы отвар сделала, - выходит не я один у парня ничего выведать не смог, печально.

   Уговорить травницу - это еще та проблема, упрется, мол, сам, дурачьё, виноват, а лекарство от дурости не знает, всё, не переубедишь. Да, судьба щедро одарила каменщика проблемами да заботами, знай только разгребай подарочки.

   Первым вышел я, радостно дыша промозглым воздухом. Да, бестолково сегодня день начался, пока меня не припрягли еще к чему-нибудь, двинул домой.

   Вурдалаками становиться обычные люди, не пробудившие в себе внутреннею "силу". Они самого начала обречены на скорую погибель, потусторонняя сила опьяняет, словно мальца безбородого кружка доброй браги, вот только если пить бражку, то скоро вырубишься, а на утро в ноги мамке кинешься, моля о спасительном рассоле. А с "силой" все иначе, чем больше крови, тем больше жажда, тем сильнее становишься, и тем больше ум оставляет опьяненную голову. Даже сейчас, если меня вдосыть напоить кровушкой человеческой, то озверею, потеряв всякую способность здраво мыслить. Человек, познавший внутреннюю силу, способен контролировать её, применяя себе во благо, но многие слишком самовлюбленные, чтобы отказываться от постоянно растущей мощи. И жадность, в конце концов, губит их.

   Изба встретила меня холодом и сыростью, за полдня тепло успело выветриться. Поежившись от промозглости, печально посмотрел на пару поленьев, лежащих возле печки. Помянул недобрым словом свою забывчивость, повздыхал да пошел за дровами. С трудом растопив печь, изрядно надымил в избе, день продолжал не складываться. Так, надо белье найти чистое, чтобы после бани переодеться. Погоняв руками дым, полез в сундук, подаренный еще дедом Кузьмы.

   Хреново дома без женщины, что ни говори и как свободой ни кичись, - разбирая грязные рубахи, горько размышлял я, - ни чистой тебе одежи, ни накрытого стола. Вот была бы женушка: приходишь домой, а на столе накрыто всё теплое да вкусное. Та же печь не потухла б, а белье чистое собрано да аккуратно уложено. Если уже совсем в корень смотреть, то пища у меня однообразная, а хозяюшка все разносолами да побаловала бы. Да хотя про дрова и то напомнила бы. Ладно, нечего сокрушаться попусту, какая у нечисти может быть жена? Ведьма. Дык ей веры нет и быть не может. Спи в пол уха, постоянно один глаз держи открытым, да думай, где подлюка тебе свинью подложит. Тьфу, еще паскуднее стало. Кота завести, что ли, этой скотине все едино, что мужик, что сам черт болотный, правда, где эту живность раздобыть, непонятно.

   Я глянул в окно, солнце еще высоко, в баню не скоро, у Никифора она только после заката вытапливается. Отправился в мастерскую, зажег свечу, лень с лучиной возиться. Взялся за давно забытое дело - выстругивать фигурки, виданные однажды у одного боярина. Подобная работа всегда успокаивала, настраивая на хороший лад.

   Выставив последнюю фигурку в общий ряд ей подобных, самодовольно заулыбался. Хороши, все восемь как одна, что же, первый ряд обеих сторон готов. Осталось теперь задние сделать, точно не помню, как там было, ладно, сам не дурнее городских буду, придумаю что-нибудь. За день в голову ни чего путного по беде поселковой так в голову и не пришло.

   За окном тем временем стемнело, пора выдвигаться в баню; снял подсохшие сапоги с печи, неспешно оделся, насвистывая песенку кладовщика, выдвинулся в сторону хаты Никифора.

   Калитка открыта, о, видать ждут. Отерев грязь о порог, вошел в горницу.

   - Это кого нелегкая принесла? - послышался ворчливый голос Глушки. - Ты, пьянь.

   И чего это они все заладили, пьянь да пьянь, употребляю не больше остальных. Обидно же.

   - Угомонись, несчастная, - пробубнил я, - где муж?

   - В погребе, только с бани воротил и сразу в погреб. Брагу не дам, пока из бани не вернешься, - категорично заявила женщина, в сердцах махнув полотенцем, - а то заблюешь всю, как...