– Привет, дорогая. Меня слышно?

– Да, а меня?

– Слышно. Подожди, налью себе чаю.

Она исчезла из кадра, и до того, как снова появилась с кружкой в руках, я успела съесть горсть грибочков.

– На чем остановились позавчера? – спросила она и отпила из кружки.

Сегодня ногти у нее были темно-вишневые. На правой руке – браслет, десяток широких и плоских серебряных цепочек с кучей разных висюлек: рыбки, морские коньки, зайчики, сердечки. Вся эта мимимишная масса тихо брякала, когда подвески ударялись друг о друга. Я не отвечала на вопрос и продолжала с удовольствием ее разглядывать. Идеальный макияж – будто его и нет. Правый висок выбрит, темно-каштановые волосы откинуты на левую сторону. Я могла любоваться ею бесконечно. Каждый раз был новый маникюр или новая блузка, сегодня – новая стрижка.

– Не помню, – наконец ответила я, на самом деле для того, чтобы не продолжать прошлый скучный разговор. – Сегодня начались каникулы.

– Оу. Будешь отдыхать?

– Да. А родители уехали в Ното. На неделю.

– Ого. Не побоялись оставить тебя?

Я подумала.

– А чего бояться? Они всегда так делали.

Вера подняла голову и нахмурилась. Я продолжила:

– Это же Сицилия, тут не страшно.

Вера, одна из многочисленных маминых подруг, согласилась взять меня за символические деньги. По маминым словам, ребенок после травмы (то есть я) обязательно должен пройти курс у психолога. Разговоры с Верой по скайпу казались мне бессмысленными: час она задавала вопросы, а я рассказывала, что происходит или происходило в прошлом, отвечала на «и что ты тогда почувствовала?» или «что ты чувствуешь?». После сеансов, которые должны были улучшить мое эмоциональное самочувствие, в голове оставалась только пустота и звуки моря в непогоду – шум волн, гремящий ветер, стук тяжелых фикусовых листьев.

Но я любила смотреть на нее, любила ее уверенные движения и внимательный взгляд.

– И все-таки вернемся к вопросу, который обсуждали в прошлый раз, – Вера снова отпила чаю и заложила за ухо выбившуюся прядку. Я называла ее Верой и говорила «ты», хотя она была одного возраста с родителями. – Как отношения с папой?

Я подумала.

– Кажется, такие же, как прежде. Он ведет себя, как будто ничего не было. Они оба ведут себя, как будто приехали в отпуск, – я начала волноваться, потому что чувствовала, по всей видимости, «О» – обиду. Она поднималась во мне, как бушующее море, но я усилием воли вернула его в берега, хмурое и неспокойное.

– И что ты об этом думаешь?

– Я думаю, что она нас бросила на три года. Потом вернулась, а он просто так это проглотил.

– А ты?

– И я тоже.

Она снова отпила из кружки. Звякнул сообщением телефон, лежавший за пределами камеры. Она прочитала и улыбнулась.

– И что ты чувствуешь по этому поводу?

Я начала раздражаться. С недавних пор на этом вопросе мне хотелось захлопнуть ноутбук.

– Ну-у-у… Мне кажется, когда она такое устроила, он мог бы…

– Я спросила, что ты чувствуешь.

Я замолчала – снова шум волн и «Р», раздражение.

– Раздражение.

– Раздражение на что?

– Что он такой, – я хотела сказать много обидных слов: «тряпка», «слабак» или что-то похуже, но сказала: – Мягкий. И что мы снова делаем все, что она нам говорит.

– Хм… – Вера прочитала еще одно сообщение. К моему раздражению прибавилась «Т» – тоска. – Это называется эмоциональный перенос. Ты переносишь свою обиду на отца, хотя изначально она направлена на Сашу… эээ… то есть на твою маму.

– И что с этим делать?

Она ответила, что мы, то есть я и она, будем это «прорабатывать» и направим мою обиду «в правильное русло».

– Шутить с этим нельзя, – сказала она, – мало ли какие побочки[7] ты словишь от вытесненной ненависти.

– Какие, например? – полюбопытствовала я. Побочки могли оказаться интереснее наших с ней сеансов.

– Надеюсь, до этого не дойдет, – уклончиво ответила Вера. Она гипнотизировала меня, глядя в глаза из своего кабинета на Петроградке[8]. – Но если ты почувствуешь какие-то изменения, неважно какие, любые изменения состояния, не стесняйся – звони или пиши мне в любое время, хорошо?

– Угу.

Я украдкой вздохнула и посмотрела на часы в правом верхнем углу. Оставалось еще сорок пять минут, целых полжизни.

Мы обсудили отношения родителей (они, говорит Вера, не твое дело), нашу семейную жизнь и финансовую ситуацию, мамину известность и что я чувствую – по каждому из этих поводов. Час наконец-то подошел к концу. Я с облегчением закрыла ноутбук и высыпала в рот горсть грибочков. Посидела с закрытыми глазами, успокаивая свои «О» и «Р». Они становились все меньше, и когда стали крошечными, я мысленно взяла щетку и вымела их на улицу.

После маминого исчезновения, все годы, пока мы с папой жили вдвоем, я была в такой глубокой заморозке, что ничего не ощущала. Чтобы справиться с пустотой, я начала рисовать, по крайней мере, так говорит Вера. На моих рисунках у людей были головы вымерших миллионы лет назад рептилий – кронозавров, архонов, плезиозавров. Краски были серыми и черными, мир вокруг – безразлично-отстраненным. Когда она вернулась, мир снова обрел цвета, запахи. Доисторические чудовища исчезли, их заменили рыбки и теплое синее море. Но вместе с мамой ко мне вернулись чувства, которые смели, оглушили меня: обида, злость, любовь и многие другие, о которых я почти забыла за три года ее отсутствия. Они были как незнакомые слова из книжки: тоска, возмущение, гнев, смятение, счастье. Я металась между их изобилием, каждый день решая то обойтись без них, то дать им волю.

После нескольких сеансов, на которых мы пытались выяснить, что я чувствую по тому или иному поводу, Вера сделала для меня «таблицу эмоций». В ней было 158 пронумерованных пунктов: чувства в алфавитном порядке и их краткое описание мелким шрифтом. Приходилось подносить распечатанную копию близко к глазам, чтобы разобрать описание. Каждый раз, когда я испытывала непонятную мне эмоцию, я доставала листы и сверялась с таблицей. Но пока вчитывалась в мелкие буквы, забывала, что ощущала на самом деле. Это почти всегда происходило между «Д» – досадой и «З» – завистью. Таблица не помогала, только вызывала «Р» – раздражение.

– Но теперь ты хотя бы можешь точно определить, раздражение это или нет, – оптимистично говорила Вера.

Я немного посидела, разгоняя последние мелкие «С», «З» и «А». Потом собрала волосы в хвост, надела первое попавшееся платье, привычно взяла рюкзак с болтавшимися в нем бумагой и карандашами и вышла из дома. Бабулек и детей не было – в это время жители уходят на сиесту[9]. По пустым улицам вышла к морю. Набережная в этом месте без спуска к воде, слишком опасны волны, слишком сильно они ударяются о камни, обрызгивая редких туристов. За горизонтом, в голубой дали били хвостами гигантские киты, рогатые корабли заходили в гавани, чтобы пополнить запасы пищи и воды. Я присела на парапет и смотрела на сплошной ряд домов, который прорезали щели-улицы. Достала бумагу и карандаши, закрыла глаза. Зазмеились черно-белые проходы между буханками хлеба, в них проплывали разноцветные рыбешки. Сверху – волнение воды и солнце.

Через несколько минут, очнувшись, я поняла, что забыла намазаться солнцезащитным кремом – плечи неприятно жгло, надеть шляпу я тоже забыла. Вернулась прежним путем домой.

Была уже половина второго. Я пригладила хвост, потом все-таки распустила волосы, поправила платье, взяла рюкзак и снова вышла на улицу.

Мой путь лежал на автобусную станцию, от которой ровно в два отправлялся автобус с надписью «Siracusa – Aeroporto di Catania Fontanarossa»[10]. Через час мы въехали в пыльный промышленный пригород Катании и через несколько минут остановились перед входом в аэропорт.