– Всё равно сменку кинете, – только что и проворчал.
Чёрные смокинги переглянулись и стали подтягиваться потихоньку к разгорающемуся зрелищу.
– Вот и славно, – почему-то облизнулся Миттари, и Гаю показалось, что приятельская улыбка на его лице превратилась на секунду в хищный оскал. – Садитесь, голубчик, сначала по маленькой приступим.
– Куш не могу, – сообщил Боня, разваливаясь по богатому сукну эстетского кресла на крепких, витиеватых ножках «под старину». – Я не фартовый сейчас. Лимонить не собираюсь. Вот за него ещё даже аванс не получил.
Он кивнул на тут же вжавшегося в угол Гая.
– А так мы не деньги играем, – улыбнулся Поль, закатив свою нескончаемую папироску в угол рта. Может, от этого улыбка получилась кривоватой, зловещей, но, кажется, кроме Гая, никто не замечал этих странных и даже опасных знаков. Боня насторожился не на выражение лица Поля, а на его слова.
– А что тогда? Тут у вас явно не на фантики от конфет и не на колбашки игра идёт, – преследователь Гая махнул рукой на серебряный и золотой столы для преферанса.
– На интерес, голубчик, на интерес, – добродушно и радостно воскликнул Миттари. – У вас – свой интерес, у нас – свой.
– И что это за «твой-мой» интерес? Сразу говорю, на четыре косточки не сдаю.
– О чём вы, сударь? Не извольте беспокоиться, в накладе не останетесь. Слово дворянина.
Гай сделал шаг в сторону лестницы, полагая, что может идти, но вдруг странное любопытство овладело им настолько, что решил, что пусть лучше умрёт, чем не узнает, как же эта история закончилась. Он потихоньку проскользнул к одному из освободившихся диванчиков.
Поль уже нетерпеливо провёл рукой по столу, словно очищая его для игры. С этим движением изящного красавца опять опустилось равнодушие на чуть было встрепенувшегося Боню.
Старшую масть сняли, и игра началась. Гай потихоньку расслабился, несколько раз зевнул и с удивлением осознал, что он уже скучает, погружаясь в эту бесконечную и однообразную тягомотину преферансной пульки.
Расписали на Боню, Поля, Миттари и ещё одного фрика во фраке с сухим, постным, ничего не выражающим лицом. Остальные звали его по фамилии – Ларин, неизменно добавляя к ней уважительное «нотариус». В отличие от остальной, довольно шумной компании, он говорил мало, но основательно, и так уж сложилось, что апеллировали во время игры именно к нему.
Даже странный, заторможённый дядька Боня проникся общим настроем, и иногда поднимал обесцвеченные отсутствием мысли глаза от карточного стола, смотрел на этого сухого Ларина и бормотал что-то вроде: «Господа, позвольте эту сдачу не считать». Но Ларин поджимал губы, от жеста этого малозаметного, но весомого становилось понятно, что всё идёт правильно, и сомнения Бони по природе своей пусты и безосновательны. Боня успокаивался, уходил в себя, только пожёвывал всё в том же сонном трансе уже опухшие губы.
Девять раз он выиграл, не обнаруживая ни малейшего восторга по этому поводу. «Если они хотят его развести, – подумал Гай, – им вовсе не стоит прилагать таких усилий, поддаваясь, чтобы завлечь его в игру. Он и так готов уже сделать всё, что ему скажут».
Миттари продолжал метать.
– Даю карту!
Гай смотрел на него с недоумением. Даже он понимал, что проигрыш уже почти верный. В зале клубилось рассеянное напряжение, вместе с ним усиливался запах болотной гнили. Гаю казалось, что он уже насквозь пропитывает его подсохшую одежду, врастает в кожу. У присутствующих бледнели лица, дрожали руки, вытягивались пальцы, словно каждый хотел схватить карты со стола.
Только игроки оставались спокойны, Миттари метал с каким-то даже мальчишеским озорством, лицо нотариуса Ларина казалось по-прежнему бесстрастным. Поль не замечал, что папироска уже давно потухла, он жевал губами набитую табаком бумагу, чуть прихватывая край стола тонкими пальцами в шёлковой перчатке. Массивные серебряные перстни на ней блестели, когда попадали в тусклые пятна светильников.
– Даю карту!
Это уже тихо сказал Боня. Под общий вздох игроки открыли карты. Зал взорвался неслышным восторгом. Банк был сорван. Поль вздохнул и устало, как насытившийся клоп, отвалился от стола. Подборнов уже совершенно естественно схватился за голову и тяжело упал в кресло. Нотариус Ларин с величавым достоинством провёл рукою по лбу и спокойно-небрежным голосом сказал:
– Ну, теперь выпьем красного вина, и пойдём уже потихоньку…
– Под горочку со свистом? – мелко захихикал вдруг засуетившийся Подборнов.
Боня, который словно на секунду вышел из гипнотического транса, встрепенулся и как-то жалобно запротестовал:
– Подайте карты, мне нужно осмотреть колоду…
– Голубчик, да на кой вам её сто раз разглядывать, – пожал плечами Миттари, с удовольствием касаясь перчаткой края изящного бокала, где переливалось зловеще рубинового цвета вино. В волнении азарта никто не заметил, как появились бокалы с вином, они возникли как будто из пустоты у каждого из присутствующих. Гай смутно помнил, что тонкую длинную ножку ему сунул в ладонь кто-то из безымянных и тихих, словно тени.
– За жизнь! – торжественно провозгласил Миттари, поднимая рубиновый бокал, и все, кто находился в зале (кроме Гая, Бони и бодигардов), хором и проникновенно повторили:
– За жизнь!
– За вечную жизнь!
И все опять зловещим хором, клубком змей, шипя «ш-ш-и-и-знь», повторили:
– За вечную жизнь!
Гай решил, что лучше он это пить не будет. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что всё внимание приковано к его бывшим преследователям, чуть коснулся губами края бокала и незаметно опустил его под кресло. Боня же, хоть тост и не поддержал, вино-таки выпил. До дна и, кажется, с удовольствием. Гай подумал, что бандит этот либо недостаточно благоразумен, либо в нём совершенно подавлены базовые инстинкты выживания.
– А теперь пора нам, пора, – Поль потирал руки суетливо и таким странным «вытирающим» движением, будто они у него были мокрые. – Ливень скоро кончится, господа.
– Не-е-е пойду, – вдруг пришёл в себя Боня. Он намертво встал посередине зала, врастая ногами в мягкий ковёр и протягивая руки к своим двум подельникам.
– Ну, что же вы, миленькие, – голосом ласковым, от которого пробирала дрожь, и в смертельном ужасе цепенело тело, произнёс уважаемый нотариус Ларин. – Вы же порядочные люди, честно проиграли, извольте по долгам платить.
Боню и двух его молодчиков окружили чёрные смокинги. К ним жадно тянулись руки, норовящие прикоснуться, потрогать, ощутить. Окружающие плотоядно облизывали бледные губы и уже не могли сдерживать счастливый каркающий смех, словно они долго мечтали о чём-то, и мечта вот-вот должна была осуществиться. Боня от этих касаний опять сник, решимость утратил и только нервно вздрагивал, когда ощущал одно из этих прикосновений.
Смокинги, мягко подталкивая проигравшихся, потянулись к выходу. Внезапно размеренный гул расходящихся с вечеринки гостей прорезал пронзительный женский крик:
– Но как же так?! – в нём звучала такая горькая безнадёжность, что Гай всем своим существом рванулся навстречу. Почему-то никто, кроме него, даже не оглянулся.
Из-за будуарной портьеры, элегантно прикрывающей вход в комнату, стремительно, словно распрямившаяся на лету пружина, выскочила молодая женщина. В таком же старомодном, как и смокинги, наряде. Бледно-зелёное платье – длинная юбка колоколом, затянутая в корсет талия, «фонарики», собранные в верхней части рукавов. Причёска у дамы или, скорее, барышни была высокая, но вся какая-то растрёпанная. Особенно помятый и неухоженный вид ей придавали локоны, которые выбились на густую вуаль, полностью скрывающую лицо.
Барышня одной рукой поддерживала подол длинного платья, другую тянула в сторону уходящих, пытаясь таким образом кого-то остановить. Кажется, она пребывала скорее в невероятном отчаянье, чем пьяна. Непонятно от чего её сильнее шатало – то ли от алкоголя, то ли от того невыносимого горя, что физически выбивает у человека почву из ног.
