Киллер.

Это объясняет его скрытность и замкнутость. Его нелюдимость и его глубокую задумчивость.

Возможно, им вместе пришлось бы пережить многие опасности. Быть преследуемыми его подельниками и полицией и даже бежать из страны.

Пока в ее голове разыгрываются картины тех невероятных, будоражащих кровь приключений, что ждали бы их, пластинка продолжает крутиться, музыка продолжает литься, незнакомец продолжает слушать ее песни…

Но все ее мечтания разбиваются вдребезги и развеиваются высоко над городом, когда с неблагозвучным, царапающим слух звуком пластинка заедает, разрушая гармонию момента.

Мужчина вздрагивает и выпрямляется, стряхивая с себя чары.

Анна торопится унести патефон вглубь мансарды, чтобы все поправить, оставаясь при этом незамеченной: она слишком боится выдать свое маленькое увлечение.

Отведя иглу в сторону и сняв пластинку, она вновь подкрадывается к окну, но в этот раз ее предосторожность оказывается напрасной.

Лоджия наглухо закрыта.

«Умоляю, ничего не разбей», – повторил Ян, передавая ему ключи от квартиры и встревоженным взглядом обводя апартаменты перед тем, как покинуть те на целых четыре недели.

Марк тогда ему ничего не ответил. Какой смысл?

Если что-то случится, хочет он того или нет, он здесь все разнесет. И тогда уже будет думать, как исправить положение. Прикупить втихаря мебели или, там, просто спалить хату и сбежать, так чтобы не видеть лишний раз недовольной Яновой мины.

«Марк, пожалуйста, держи себя в руках, – сказала ему мать на прощание перед его отлетом. – Мы что-нибудь придумаем. Я дам тебе знать». Но это его отчего-то мало заботило. Хотя должно было бы…

Ян – его бывший однокурсник – проявил, конечно, удивительную для их странной, прохладной дружбы щедрость, позволив поселиться в своей квартире на время своей командировки. Мать настаивала на том, чтобы Марк покинул страну после инцидента с Анваром, так что она всеми правдами и неправдами ухватилась за это любезное предложение, от которого сам Марк уже подумывал отказаться.

«Тебе небезопасно оставаться в стране, пока мы с отцом все не уладим», – ее тон был беспрекословен, а он слишком устал спорить. В конце концов, у него не было других вариантов. А то, что он сделал… Что ж, да, ему и впрямь было стыдно, но на извинения перед Анваром не было ни времени, ни желания. В больницу его бы точно не пустили, а полиция могла приехать в любой момент.

Да и еще вся эта ситуация с предвыборной кампанией матери – те несколько часов перед его отлетом они все сидели как на иголках, ожидая наплыва журналистов, но все же он успел исчезнуть из страны до того, как кошмар начался.

Он прилетел ночью; добрался на такси до указанного Яном адреса, настолько вымотанный и опустошенный, что даже не бросил лишнего взгляда в окна везущей его машины. Затем провел несколько часов на жестком диване в гостиной, пытаясь поспать, но все, что ему далось, – это спутанные размышления о собственной жизни, сетование на преследующие его неудачи, апатия и вялые, неубедительные попытки оправдаться перед самим собой.

Под утро Ян собрался, провел тщательный инструктаж касательно своего жилища и отбыл в неведомые дали. Марк не удосужился поинтересоваться, куда тот отправляется, ему хватило сыпавшихся из приятеля ценных указаний о том, какие параметры выставлять для теплых полов и чем не сметь чистить плитку в ванной. Про себя Марк решил, что если это не ниспосланное ему небесами испытание его выдержки, то что тогда?

Оставшись, наконец-то, в полном одиночестве, он уже не ложится спать. Зубодробительный гундеж Яна возымел эффект. Марк чувствует, как начинает непроизвольно дышать чаще, как его губы приоткрываются, как сжимаются и разжимаются кулаки.

Хорошо. Ему нужно взять себя в руки прежде, чем он пройдет точку невозврата и начнет, например, ломать лощеную обстановку чужой квартиры. Как там мать говорила? Нужно переключить свое внимание.

На этот случай у него все же имеется один способ. Не очень действенный, когда он уже теряет над собой контроль, но вполне пригодный, когда дело касается таких небольших всплесков эмоций.

Марк распаковывает свои вещи, которых у него не так уж и много: всего-то одна сумка и рюкзак. Он не планировал вести здесь насыщенную жизнь, как и часто выходить наружу, – ему достаточно той одежды, в которой он приехал, и второго комплекта.

Со дна дорожной сумки он извлекает коробку с набором для каллиграфии и большую тетрадь на кольцах с листами плотной белой бумаги.

Рабочая поверхность у Яна, благо, имеется – удобный, просторный стол с отличным настольным освещением. Марк располагается за ним, разложив перед собой все необходимые ему принадлежности: баночку с тушью, держатель для пера и несколько перьев.

Он не очень изобретателен в этом, ему просто нравится сам процесс: он успокаивает, дарит чувство подвластности своих эмоций твердой руке, выводящей на бумаге ровные изящные линии. Марк даже не задумывается о том, что писать. У него на этот случай есть старенький, потрепанный сборник стихов, которые он один за другим переписывает.

Так и сейчас он открывает его на заложенной странице и начинает свое нехитрое, но кропотливое дело.

Как чаще всего и бывает, это срабатывает: Марк успокаивается.

Так проходит предрассветный час, и в квартиру с улицы проливается прохладный утренний свет. Вскоре яркие солнечные лучи уже играют на гладких поверхностях здешней мебели, отражаясь в зеркалах по периметру кухни-гостиной.

Солнце не приносит Марку радости. Скорее, ему хочется спрятаться от него, остаться в темноте, где он мог бы лелеять свою апатию и тоску, но в гостиной такой возможности не предусмотрено: стеклянное покрытие лоджии, тонированное снаружи, ничем не прикрыто внутри.

Марк хмурится, но продолжает пачкать перья и пальцы.

Желудок, пустующий со вчерашнего вечера, судорожно сжимается, призывая наполнить себя хоть какой-нибудь пищей, но Марк упрямо решает дописать все строчки со страницы. Ему кажется, что если он этого не сделает, то весь произведенный занятием эффект сойдет на нет.

Но вот, помимо чувства голода и яркого солнца, отражающегося в зеркале на задней стене и начинающего бить в глаза, кое-что еще решает отвлечь его.

С улицы, несмотря на закрытые окна, слышится музыка. Не так чтобы очень громко, но это потрескивание, раздающееся громче самой мелодии, – будто царапающий нежную изнанку его вымученного сознания скрежет камня по стеклу.

Марк рычит сквозь плотно сжатые губы, резко поднимается – чернильница чуть не падает, но он успевает вовремя вернуть ей равновесие, – и спешит к окнам лоджии.

По его первоначальному плану, тут же оформившемуся в мозгу, он открывает окно, предупреждает хозяина исторгающей умирающие звуки техники о том, что он сделает с ним, если пытка музыкой не прекратится, а потом, возможно, и впрямь наведывается к соседу в гости.

В этот момент он, как обычно, совершенно не думает о последствиях. О том, например, что он как раз и приехал сюда, чтобы сидеть тише воды, пока родители улаживают его проблемы с законом…

Но черт бы побрал этот городишко с его любителями старья и блошиными рынками!

Марк замирает, схватившись за ручку окна, но так и не приводит ее в движение. Потому что он видит источник звука и…

Там девушка.

Он проводит минуту-другую в тупом оцепенении. Первоначальный план припугнуть владельца… – что это у нее там? граммофон? – не срабатывает. Просто потому, что он уже дал заднюю и весь его пыл куда-то испарился.

Девушка кажется радостной и довольной. Должно быть, у нее сегодня намечается отличный день. Она пьет из кружки перед раскрытым окном, усаженным цветами, и, вроде, даже подпевает песне.

Марк топчется какое-то время перед окнами, испытывая зависть к тем, кто в это утро выглядит так беззаботно, а потом возвращается к своим строчкам.