— Меня впечатляет ваша выдержка, — Шайлих делала вид, что поправляет седло, и впервые склонилась к Лорканну настолько близко, что захоти он, уткнулся бы лицом прямо в её волосы. Притворяться бессознательным сразу стало очень сложно. — И вы теперь исключительно моё наказание, имейте в виду!

Лорканн не успел отреагировать никаким образом: девушка отклонилась от него, а в следующий момент уже взлетела на коня.

Тряская поездка хотя и не была такой мучительной и опасной, как вчера, все равно выматывала силы, единственная радость этого положения вещей таилась в скрытых от яркого утреннего солнца глазах. Ну и в постепенно разрастающейся надежде, что Шайлих будет по отношению к пленнику поаккуратнее, не доводя его своим присмотром до полусмерти.

Разве что замрет заходящееся от новых чувств сердце.

Лорканн покривился в ответ на свои же собственные мысли — он никогда раньше не понимал подобных поэтических выражений. Допускал, да, для других, но не понимал и не принимал. А тут на тебе! Чуть ли не счастлив трястись связанным позади её седла! Любовь он, конечно, в себе принял, никуда от этого деться не получилось бы, но побочные признаки этого чувства Лорканна настораживали и вынуждали следить за собой и речью.

Мало того, что он может сболтнуть какую-нибудь чушь, так Шайлих эту чушь ещё и не оценит по достоинству!

От этой мысли становилось не по себе больше, чем от коряво-романтичных формулировок.

Лорканн сердито выдохнул, немного поменял положение тела и лишь тут ощутил, что ногам по-прежнему сухо и тепло, а голени стягивает привычная высокая шнуровка. То есть Шайлих его не только разула? Она высушила сапоги и успела вернуть их на место до его пробуждения? Неудивительно, что переживала за его голову — кабы ее сняли, столько трудов впустую!

Веря себе и одновременно не веря, Лорканн висел поперек седла, размышлял, мечтал и улыбался.

***

— Наверное, скучно сидеть так целыми днями. На одном и том же месте, среди одних и тех же фонтанов… — задумчивый голосок продолжал доискиваться ответа от старого грифона. — Правда, я нашел на старых картах, что этот парк — парк воспоминаний. Там еще пара завитушек была пририсована, как будто зеркальце или хрусталь.

Если бы мальчишка спросил прямо, скорее всего, Лорканн не выдержал бы и ответил: иногда воспоминания режут как то зеркальце или хрусталь.

А иногда больнее.

***

Когда первая половина дня миновала, глаза стало возможно приоткрывать хоть ненадолго, Лорканн устал жмуриться, но из-за пошатнувшегося здоровья, слишком детального вживания в роль пленника и одновременно — выживания в собственном теле, оно мстило большей чувствительностью ко всему, что доставляло в обычном состоянии лишь мелкие неудобства. Вот и глаза, кажется, выжигало ещё разок, не черным огнем змея, а золотым светом солнца, яркого, любопытного, скачущего мелкими зайчиками и бликами от ручья…

Проклятыми, проклятыми бликами!

Лорканн мечтал о наступлении ночи так, будто в мягкой прохладной темноте было его единственное спасение.

Неблагой король помянул Семиглавого недобрым словом, потом каждую голову (усатую отдельно и три раза), потом шипастый хвост, на котором до сих пор торчал тот треклятый шип, потом — крылья, потом — зубы… Когда Лорканн был готов переходить к проклятьям каждой чешуйке, конь наконец остановился.

Вокруг опять зашумели бунтовщики, распределяющие дежурства, с увлечением перебрасывающие друг на друга обязанность идти за дровами. Лорканна бодро подхватили под руки, и он с ужасом осознал, что водорослево-шерстяная (будь неладна отдельно та самая гадалка!) веревка не выдержала испытаний и трещит на самих его связанных запястьях! Грифон завозился, словно приходя в себя, перехватил ослабевшие кольца, прижал к рукам насколько мог, прорычал что-то оскорбительное, чтобы на руки точно никто не посмотрел. И действительно, после сомнения в их рассудке стражи приласкали грифона кулаком в живот, локтем по загривку, но в узлы никто не вглядывался.

Стоит ли говорить, что подтащенный и откинутый к очередному дереву — на этот раз вяз! — Лорканн радостно оскалился напоследок, подтянул колени к груди, закрывая живот и руки, и незаметно постарался скрепить веревки заклинанием.

Стихия отзывалась с удовольствием, бунтовщики никак не реагировали на поднявшийся в кронах ветер, меньше всего связывая это явление с осерчалым пленником. Лорканн чувствовал, что подходит к опасной черте: веревки все расползались и расползались, не желая укрепляться обратно, в душе поднималась скопившаяся ярость, глаза жгло, хотелось грома, молний и ливня — он с трудом держал себя в руках.

И еще хуже было оттого, что эти самые руки вообще никак не удерживались веревками!

Ярость, злоба, свирепость поднимались в душе Лорканна, будто отыгрываясь за время вынужденного молчания на пользу дела. И его разум холодно осознавал: это не к месту, это зря, так не надо, не здесь, не сейчас. Впрочем, голос разума заглушал шум ветра. В нём же терялись боль и неудобство, отдельные тревожные крики бунтовщиков, хлопанье срываемых плащей, испуганное ржание лошадей. Глаза, наконец, перестали быть пронзаемыми солнечными пиками, грифон перевел дух и с удивлением их открыл — крики бунтовщиков и буйство стихии ему не привиделись!

Над головой быстро собирались подгоняемые разыгравшимся ветром тучи, небо темнело, порывы становились все более холодными, ощущение неуютного присутствия охватывало, как догадывался грифон, каждого из бунтовщиков — побочный эффект общения со стихией напрямую. Отзывалась она тоже прямо, почти лично. Лорканн кивнул сам себе и воздуху: пожалуй, хватит, спасибо, дружище.

И того, что он натворил, сам, без подсказки и без включения ума, уже было достаточно.

Лорканн сгруппировался под деревом больше, не надеясь, что суетящиеся ши вспомнят о пленнике в плане заботы и защиты от ветра или воды. Над головами пока сухо громыхало, но взлелеянный ливень спешил на зов. Скоро стена воды встанет между всеми, кто будет хотя бы в шаге друг от друга.

И Лорканну, с его усугубленным непогодой одиночеством, компания не грозит.

Грифон скрежетнул зубами, когда понял, что тревожит его сильнее прочего: Онгхус тоже не отпустит никуда Шайлих. В такую непогоду точно не отпустит. Ши — глубоко магические создания, они чувствуют персональное вмешательство стихий, знают о приближении бедствий, могут потерять волю к жизни от удара в душу и никогда не отпустят от себя любимого. Лорканн только что сам оттолкнул от себя Шайлих. Прямо Онгхусу в объятия.

***

— Кажется, собирается дождь, вы не могли бы сесть немного иначе? Тогда мне не придется возвращаться под крышу, а если я останусь сухим, то наш церемониймейстер меня не будет ругать, — тон мальчишки оставался ровным, но Лорканну почудился затаенный ужас.

Двигаться не хотелось, но маленькое, неблагое по самые уши создание добавило слегка скомканно:

— Я пытаюсь понять зависимость, пока не очень получается, а это был бы отличный эксперимент, когда наш церемониймейстер выходит из себя, а когда нет…

Памятник впервые отреагировал на слова, вызывая вздох восхищения, перехватил маленькое тельце под руки, не открывая глаз, усадил на колени и закрыл, нависая, широкой спиной.

Иногда компания в сердце непогоды нужна невыразимо.

***

Как Лорканн и догадывался, все его захватчики разбежались по разным краям поляны, выискивая или создавая норы и отнорки, шалашики и гнезда — каждый в соответствии с принципами своего Дома. Похоже, тут не было только детей Дома Третьей стихии, то есть огня. А потому и костерки загорелись не везде, лишь там, где сидели воздушники, могущие высушить разом вымокшие дрова.

Лорканн привычно покручинился, что дети его собственного Дома тоже жаждут сжить нынешнего короля со свету. Однако он давно не вкладывал в переживание больших чувств — они просто ведут себя как все. Даже если попытаться припомнить, кто не хотел Лорканна при первой личной встрече убить, вариантов наберется мало. Чем Дом Четвертой стихии тут хуже Дома Второй или Первой? Они все равно свободны ненавидеть своего короля. Лишь бы под руку не лезли.