А сон тот – в глубине души

Того, кто тайну бережёт,

Того, кто спрятан в темноте,

Того, кто слышит ветра гул

В полночный час…

Тут Никитична задумалась, подбирая рифму. Я ей помог:

– Среди акул…

– Нет! – не согласилась Никитична, но предложить что-то иное в рифму никак не могла.

– «Лорд Байрон прихотью удачной облек в унылый романтизм и безнадежный эгоизм²⁶». Байрон вроде бы не утонул, а только простудился в море? Значит, это не он. Пиратов не хватает в стихотворении, Джека Воробья. И ничего-то я не понял насчёт будущего из твоего экспромта. И надеюсь, что сие творение не потерянная устрашающая часть «Сказания о Старом мореходе» Кольриджа?

– Байрон? Кольридж? Я уж и не помню таких. Перечитать надо бы. Столько лет утекло! Следующее стихотворное прорицание, возможно, станет бойче по стилю. Погода влияет на стих, – тут дискурс Никитичны стремительно переменился под действием временных турбулентностей. – Будущее? После того, как всё хорошо, бывает совсем нехорошо. Циклы Кондратьева²⁷, волны Эллиота²⁸. Даже пятиклассник найдет закономерности и посчитает… Новое время идёт, покой кончился, слышу, как солдаты шагают и земля дрожит… Достаточно нам метафизического! Тебя ждёт в опочивальне свежее печенье, пирожки и мандарины.

Насчет варёного, печёного и сладкого Никитична оказывалась всегда права. Будущее готовим мы сами, как пирожки в духовке, – такой эмпирический вывод напрашивался при взгляде на то, что можно было съесть. Мистика существует там, где есть непонимание происходящего. Я был в шаге не только от своей опочивальни, но и от марксизма, когда вспомнил предание, что в позднее советское время над улицей, сквозь невидимый замок, был протянут алый транспарант с лицами трёх бородатых классиков марксизма-ленинизма и белой краской выведенным лозунгом «Народ и партия едины!» И теперь, поднимаясь по лестнице вверх, обитатель или визитёр замка, в недоумении испытав легкое головокружение, проходил сквозь голографический след диалектических материалистов, что, несомненно, влияло на общий настрой и логику мыслей. Обреталась суровая собранность, появлялась революционная решительность, брови хмурились, появлялось желание давить буржуев. «Революционный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг»²⁹. Далее, по мере спирального движения, визитёра настигало мучительное разочарование в смысле коммунизма или же банальное отрезвление, природа которых таилась в беспрерывных возмущениях пространства-времени внутри вертикальной оси башни.

Со странными чувствами я вошел в свою комнату. Столько всего неясного! Моя судьба приостановилась, чтобы выбрать новое направление в изменившихся обстоятельствах. Что будет? Всё перестраивается? Новая школа? Новые друзья? В моей опочивальне, похожей на своей форме на крест, в глубине одной из частей, висело большое зеркало – в нём я мог видеть себя в полный рост. Я подошел к зеркалу: лицо казалось бледным и грустным, неподвижным, глаза были темны и печальны. Интересно, как выглядит мой брат? Похож на меня? Весел и добр? Я даже представил, как мы впервые встречаемся, он стоит передо мной и говорит:

– Привет, Ваня! Я Генри, твой брат. Матушка сказала, что вчера предупредила тебя.

– Да-да, привет, Генри! Я и не знал, что у меня есть брат! А ты?

– И я не знал ничего о тебе до вчерашнего дня. И почему такая тайна, тоже не знаю.

Я сел за уроки, и это отвлекло меня от грустного. Через полчаса постижения коварной алгебры, источника ночных кошмаров, я огляделся, надеясь увидеть на столе, в привычном месте, пирожки и мандарины, но, к удивлению, ничего там не было. Странно! Я посмотрел по сторонам и заметил тарелку с одним пирожком и вазу для мандаринов на одной из полок шкафа. Ваза была пуста. Забывчивость не была подругой Никитичны. Пришлось вернуться к злополучной алгебре, в виде иррациональных уравнений ползущей по бумажным страницам. Перелистывая страницы задач и формул, боковым зрением я заметил метнувшуюся тень – я повернулся в её сторону и никого не обнаружил: комната была пуста.

Я взял тетрадь с учебником и сел на широкий подоконник: вид города с высоты действовал на меня по-особому, отвлекая и немного погружая в мечты. Медленно ползли автомобили, подобно рекам; прохожие по берегам городских рек тоже преодолевали неподвижность.

Кто-то стоящий на тротуаре вызвал во мне чувство любопытства. Я взял небольшую подзорную трубу с подоконника и стал наводить резкость: пожилая женщина смотрела на меня – я не мог этого не заметить, – её взгляд остановился именно на мне. Я ощутил подкативший страх и мурашки, ползущие по рукам и лицу, потом волну чего-то теплого и неприятного – лицо старухи расползалось в гадкой улыбке и беззвучном смехе, она подняла руку, тыча в меня пальцем. Я не мог отвести от неё взора, точно был околдован. Я видел её глаза и лицо – всё же остальное погружалось в белёсый туман.

Моя голова закружилась, тело обмякло, и сознание померкло…

Я пришел в себя лежа на кровати. Был вечер. Мать, с испуганным лицом, сдерживала слёзы:

– Что же это за напасти? Что случилось?

– Я видел на тротуаре старуху – она, как это ни странно, тоже видела меня и указывала пальцем. Я смотрел в её глаза и упал в обморок.

– Что-о? – закричала матушка, смотря на деда. – Я сойду с ума! Откуда она такая?

– Кто-кто? – передразнил дед матушкину интонацию. – Правнучка Вия какая-нибудь. Никитична, ты что слышала?

– Это всё чёрные мужи³⁰ околачиваются окрест. Те самые, которые вечор³¹ за Ванюшей шныряли. Не унимаются. Днесь³² они, чай³³, привезли Алёну Ивановну к стенам нашим, чтобы она им порассказала опосля³⁴, что о нас понимает. И как сюда прокрасться. Так я теперича³⁵ думаю… Серафима, ты же знаешь Алёну Ивановну! – обратилась Никитична к матери с волнением. Испытывая сильные чувства, Никитична переживала возвращение к уже давно забытому, архаичному языку.

– Так Алёна Ивановна – сущая ведьма? Не думала о ней так!

– Значит, так и есть. И ты в опасности, – утвердительно сказала Никитична.

– Ничего-то эта Алёна Ивановна не сделает. Руки коротки. Давно она захаживала сюда? – спросил дед.

– Две недели тому назад, – припомнила матушка.

– И что она тут оставила? – поинтересовался дед. – Живо вспоминайте!

– Вспомнила… Полную сумку яблоков³⁶! – отозвалась Никитична.

– Кто их ел? Осталось что? – спросил дед.

– Ох, я, дура старая, недоглядела! Перевела их все на начинку для пирожков и Ванюшу угощала свежими. И сама ела, – каялась Никитична.

– И я пробовала, – прошептала матушка. – Что будет с нами?

– А меня не угостили, ох, вредные женщины! Обошли? Где мой пирожок? Я один тут такой? Ага! – весело заметил дед, показывая, что не верит ни в какие чары.

– Никитична, ты говорила, что оставила мне пирожок, печенье и мандарины. Я нашел только пирожок и съел – ничего другого не было, – вспомнил я.

– Кто-то съел, – тихо пробурчала старуха. – Кто-то съел… Ещё и Петровича потчевала…

– Ух ты! Петрович тоже околдован! – смеялся дед. – Также есть загадка с неизвестным! Мать, ты давно свои ловушки проверяла?

– А что? – удивлённо матушка посмотрела на деда.