Мейер на секунду задумался.

— Что ж, риск — благородное дело. В нашем деле, видно, только рискуя можно чего-то добиться. Теперь необходимо послать связного к Дубову… Ждать больше нельзя, времени у нас в обрез.

— Пока нужно ждать связного, — сказал Печкур. — Мы же не знаем точно, где партизаны.

— А если не будет связного?

— Раз Дубов сказал, значит будет.

Мейер опять склонился над картой, а Курбанов поднялся из-за стола и пошел сменить Алехина. Вскоре тот появился, потирая широкие ладони, за холодевшие от ночного осеннего ветра.

Вера Ивановна подняла с чугунка крышку.

— Прошу к столу!

Аппетитный парок защекотал ноздри.

В это время дверь распахнулась и через порог шагнул сияющий Курбанов. За ним — белокурая молодая женщина и высокий парень в ватнике нараспашку. Это пришли ночные гости — Таня Печкур и лейтенант Косицкий.

Зазеленел рассвет. Над садом, над озером, точно лодки в тревожную даль, распустив все паруса, плыли тучи. Таня смотрела, как синеватые волны выплескивались на берег, как покачивались плакучие ивы. А тучи все плыли, плыли, кладя на воду дымчатые тени.

Курбанов провожал взглядом косяк уток, низко летевший над голубеющей водой озера.

Таня прильнула к нему.

— Что с тобой, Пулат?

— Душа болит, Танюша. — Он нежно поцеловал ее волосы, бережно взял за руку. На лице Пулата отразилась острая тревога за любимую. Он вздохнул. — Оставаться тебе здесь больше нельзя. Надо немедленно возвращаться к Дубову. Таня помолчала.

— Вам здесь тяжелее. Мы-то как-никак среди своих, с оружием в руках. На легальном положении.

— Все-таки боюсь за тебя, моя ласточка. Пока захватчики на нашей земле — не будет у нас счастья. Ну, ступай…

Неожиданный визит Гоштова застал Вольфа еще в постели. Войти вот так, без позволения, Гоштов не решился, но все же он должен был срочно напомнить о себе, не дожидаться принятой процедуры — пока дежурный эсэсовец доложит о нем, — приоткрыл дверь.

Вольф хмуро и недовольно смотрел на него. Приняв его молчание за разрешение войти, Гоштов приосанился, подошел к столу и протянул гестаповцу листок с текстом, отпечатанным на машинке.

— Полюбуйтесь, ваша милость…

— Откуда?! — привстал Вольф.

— Вчера вечером обнаружил в ящике стола у моей машинистки, ваша милость. — Ехидная усмешка дернула губы Гоштова. — У меня же оба на примете.

Вольф бросил раздраженно:

— Кто оба? Нельзя ли понятнее?

— Братец с сестрой. — Гоштов заговорщицки подмигнул. — В прошлый раз братец выкрутился, так я сестрицу накрыл с поличным. — Гоштов заискивающе заглянул в каменное лицо гитлеровца. — Теперь вам, ваша милость, остается только схватить обоих за жабры и так тряхнуть, чтобы юшка с них потекла. Вольф мрачно выслушал его тираду, просверлил полицая суженными холодными зрачками.

— Фамилия?

— Машинистка Печкур.

— Кто брат?

— Мастер депо Печкур.

На узком лице Гоштова застыла подобострастная улыбка Иуды.

Вольф вспомнил недавний допрос у Клецке, понимающе кивнул. Он встал, быстро оделся, опоясался ремнем с тяжелой кобурой и, не глядя на вытянувшегося Гоштова, быстро пошел к выходу, отшвырнув с дороги стул. Гоштов поспешил вслед.

…Через четверть часа крытый грузовик, бешено мчавшийся по улице, резко затормозил в проулке. Эсэсовцы и полицейские посыпались из кузова на тротуар.

Они тут же окружили дом и сад, тонувший в молочном тумане. Один из эсэсовцев держал на сворке огромную серую овчарку. С минуту хрустели ветки, раздавался топот сапог, потом все стихло…

Вольф в сопровождении нескольких эсэсовцев пошел к дому. Поднявшись на крыльцо, забарабанил в дверь. В доме царила тишина. Гестаповец ткнул в окно стволом парабеллума. Со звоном посыпались стекла. Дверь скрипя распахнулась. На пороге выросла фигура седой женщины в темном платье. Голубые глаза гневно щурились.

— Что вам угодно? Что за привычка врываться спозаранку и бесчинствовать? — сурово напустилась Вера Ивановна на Вольфа. — Я, кажется, честно работаю, и прошу гуманно относиться ко мне. Я ночевала у брата, как раз собираюсь идти на службу, а вы окна, как бандит, бьете…

Вольф усмехнулся и, втолкнув ее в комнату, вошел сам.

Не торопясь, обошел комнаты и оценивающим взглядом все осмотрел. Внешне ничего не изменилось с тех пор, как он побывал здесь, но теперь чутье разведчика подсказывало ему, что отсюда начинается какая-то ниточка.

— Где есть ваш брат? Где есть еще два человека?

— Брата ночью вызвали в депо, можете проверить, — спокойно ответила Вера Ивановна. — А муж племянницы и его друг только что ушли на смену.

В разбитое окно заглянула озабоченная физиономия Гоштова, он многозначительно поманил Вольфа пальцем. Тот вышел на крыльцо.

— Следы, господин шарфюрер, следы какие-то, отсюда к озеру ведут… — Проверить! — гаркнул Вольф. — Пустите по следу собаку. Вернувшись, Вольф снял фуражку, плотно уселся на диване и махнул рукой подчиненным.

Солдаты опрокинули буфет, побили посуду, раскидали по полу книги и журналы. Один снял стенные часы и ковырялся в них. Трое копались в комоде, выбрасывая и топча белье. Скрипя по осколкам сапогами, эсэсовцы носились из комнаты в комнату, рылись всюду, но не нашли ни одной листовки; их вынес Полищук, а карту забрал Мейер.

Вера Ивановна видела, как гитлеровцы крушили все, и сердце у нее, обливалось кровью. Вещи наживались годами, и с каждым предметом были связаны какие-то близкие сердцу воспоминания… Например, солидные часы и коломенский патефон брат получил в премию, а новый буфет она купила сама в подарок молодым. «Господи, о чем это я, — подумала Вера Ивановна, — разве дело в вещах?.. Сейчас нужно сосредоточиться и понять, что же произошло? Что явилось причиной обыска? Где провал? Кто допустил ошибку? Кто споткнулся? Выследили связных? Не похоже!.. Взяли Ивана? Но он уже намылил этим бандитам глаза, и потом сейчас он далеко. Может быть, я?..» Она мысленно восстановила каждый свой шаг за последнее время, припомнила, с кем общалась, и не нашла ничего такого, что могло бы привести к грубому нарушению конспирации. Вера Ивановна терялась в догадках, а неизвестность всегда действует на человека страшнее, чем пусть даже ужасная, но определенность.

В лихорадочную путаницу ее мыслей ворвался сипучий голос Вольфа: он ткнул ей в лицо листовку.

— Ваш работ?

— Так вот оно что! — вспомнила она и похолодела. Вера Ивановна, в связи с повальными обысками в городе после нескольких новых диверсий на железной дороге, перестала хранить дома оригинал листовки, тайно передававшийся в типографию. Она вполне резонно решила, что раз оригинал она печатает у себя на службе, то и хранить его безопаснее здесь — не будут же полицаи обыскивать собственное логово в поисках улик против подполья! Ну кто мог рассчитывать на зверскую подлость Гоштова, а это, несомненно, его рук дело… Конечно, нужно было насторожится после вызова брата в гестапо. Это — роковая ошибка.

— Провокация! — ответила Вера Ивановна твердо.

Эсэсовец насмешливо посмотрел на подпольщицу.

— Найман, фрау, не провокаций: листовка напечатан на ваш машинка.

Вера Ивановна собрала все свое мужество и иронически скривила губы.

— В мое отсутствие на машинке может печатать любой. Кстати, начальник полиции Гоштов на меня имеет зуб…

Вольф оглядел ее своими выпученными глазами.

— Как это… имеет зуб? Что это значит?

— Вам непонятно? Гоштов сам напечатал и, чтобы меня спровоцировать, подсунул в папку…

Гестаповец покрутил головой.

— Это не есть логично. Кто здесь был ночью?

— Посторонних никого. А вокруг — мало ли кто ходит…

— Это тоже не есть совсем логично.

Вольф встал и вышел к машине, вслед за ним двое эсэсовцев поволокли Веру Ивановну и швырнули ее в кузов.

…Прошло несколько часов. Вольф ходил по кабинету, окна которого были плотно закрыты черными шторами. Время от времени останавливался, вглядывался, прищурившись в лицо Веры Ивановны, стараясь отыскать на нем нечто иное, чем смертельную усталость и страдание.