Многое было написано о Собиборе, об этом мрачном пустынном месте, затерянном в болотах Восточной Польши. Эстер Рааб, одна из выживших, отметила во время интервью, что «действительностью лагеря был страх». Убийства и смерть были непредсказуемыми, никто не знал, кого убьют следующим, где и за что. Люди прибывали туда из разных уголков мира, привезенные в грузовых вагонах. Они днями томились в них, внезапно открывались двери. Ослепленные дневным светом, заключённые немедленно слышали выкрики команд, начинались побои. Для многих, прибывших с запада, это физическое насилие было в новинку; для тех, кто прибыл из гетто – лишь подтверждением своей судьбы; и для многих – это было неожиданно. Всё должно делать быстро, скорость навязывалась, чтобы усилить панику и нервозность. С того момента, как люди покидали поезд, они становились изгоями без каких-либо прав. У них не было имён, законного статуса, гражданских прав, они мало чем отличались от животных на бойне. Сопротивление казалось бесполезным, и ужасная вонь сжигаемой и гниющей плоти, наполнявшая воздух, не давала продохнуть. На первый взгляд железнодорожная станция казалась весьма мирной, но то, что происходило потом, заставляло людей понять, что за пасторальной картинкой лесного домика, первого здания, что они видели, их ждал мир насилия и смерти. И всё же многие верили, что, если они будут упорно работать, то сильнейшие выживут.

Эту комедию черного юмора поддерживал обершарфюрер Герман Михель, произносивший приветственную речь одетым в белое пальто, чтобы сложилось впечатление, будто он доктор. Он объявлял евреям, что перед тем, как начать работу, им следует вымыться и пройти дезинфекцию для предотвращения распространения болезней. Раздетых пленников вели по die Schlauch (туннелю) – проходу шириной три-четыре метра и 150 метров длиной, который эсэсовцы в лагере цинично называли Himmelfarstraße (дорога Вознесения или Путь в небеса). Один эсэсовец вёл пленных, а пять или шесть украинцев замыкали колонну и подгоняли. Стоило раздеться – и времени подумать уже не оставалось; как только люди оставались голыми, начиналось просто невообразимое насилие: людей травили собаками и избивали.

Восстание в Собиборе было результатом перелома в войне, медленной победы Красной Армии, которая означала, что Германии нужна была рабочая сила. Немцы хотели сделать лагерь производственной единицей, которая могла послужить военным нуждам. Бесконтрольное убийство евреев больше не было самой выигрышной стратегией, поскольку убийство всех евреев стало проблематичным в стране, нуждавшейся в рабочей силе: ведь почти все мужчины трудоспособного возраста оказались на фронте. Однако прокормить всех трудящихся тоже не представляло возможности. Дилемма была острой и в начале войны. Американский историк Тимоти Снайдер пишет: «Одним из надёжных вычислений стала еврейская производительность в сравнении с еврейским потреблением калорий. В те моменты, когда пища была важнее, евреев убивали; в те моменты, когда труд казался более важным, их миловали. На столь чёрном рынке евреи были лишь экономической единицей, с тенденцией к полному уничтожению»[42]. Аргументы Снайдера в первую очередь касаются того, что пища для немцев была нужнее, но к 1943 г. труд стал более важен. В обоих случая мы видим, что политика немцев в отношении евреев никогда не была детерминирована только одним уже принятым решением, а вырабатывалась в результате размышлений, включающих различные политические и экономические факторы. Снова и снова возникали новые условия, и с продвижением Красной Армии решения всё чаще и чаще принимались исходя из ситуации. Немцы хотели построить в лагере новую зону, чтобы хранить и перерабатывать русское оружие, для чего им требовались сильные мужчины. Потому в июле 1943 г. Гиммлер принял решение о превращении Собибора в концентрационный и трудовой лагерь, который бы поддержал немецкую промышленность и усилия в войне.

Через призму рассказчика…

Далее мы уделим основное внимание тому лагерному миру, в котором оказался А.А. Печерский, а также вопросу, как он начал организовывать восстание. Важно помнить, что лагерь состоял из множества миров. Никто из заключённых не видел полную картину происходящего, даже многие немцы не знали. Люди понимали, что их могли убить и сжечь, но многие не знали, что там были и газовые камеры, а если бы и знали, не смогли бы себе представить такой ужас. Сразу же после восстания Собибор был стёрт с лица земли, так что у нас нет иного выбора, кроме как писать его историю по свидетельствам тех, кто пережил мятеж, и надзирателей, которым пришлось оправдываться в суде.

Документы, созданные на основе устных свидетельств, не являются прямым источником, а воспоминания меняются со временем. Они могут показаться неточными, потому что содержат личную интерпретацию фактов, хранящихся в памяти, адаптированных и изменённых. В письме, написанном в 1965 г., Печерский упоминал, что ему хорошо известно о недолговечности памяти: «Могли ли мы, бывшие узники, сосчитать, сколько там было башен с пулемётами? Лагерь был окружен башнями, более того, третий лагерь, где располагались газовые камеры, имел свои башни. У нас не было права ходить по территории лагеря. Вот почему информация столь противоречива»[43].

На основе множества автобиографий и интервью бывших узников я могу заключить, что выживание – это сочетание удачи, судьбы и духовной силы, позволяющей не сдаться. В большинстве рассказов, поведанных лично мне или хранящихся в архивах, история восстания и побега переплетается с тем периодом, который наступил потом, когда бывшие узники были в бегах и затем оказались в безопасности. Всё, что написано о Собиборе, следует читать, держа в голове, что «объектив» разбит множеством личных точек зрения. Люди, описавшие лагерь, могли смотреть только через призму того, что случилось с ними после восстания, а мы в свою очередь знаем, что та часть истории, которую они рассказали, отныне часть повести других выживших и исторических исследований. Не существует аутентичной истории о Собиборе, и давайте не забывать – никто из заключённых не знал, что происходит на его обширной территории, доступ во многие места был запрещён, и немцы старались сохранить в секрете массовые убийства. Поэтому любые описания лагеря обречены быть частичными, к ним присоединяются другие истории, и любой, кто использует эти истории должен понимать, что воссоздать полную картину невозможно. Однако на этой основе мы все же способны выработать общее представления.

Сила Печерского не подлежит сомнению; удивительная история о его силе и спасении была пересказана много раз. Мы должны восхищаться тем, как ему удалось осуществить столь дерзкий замысел всего за двадцать два дня. Ранее, описывая злоключения Печерского в концлагере в Минске, я задавалась вопросом, как он смог выжить, но еще более весомым доказательством невероятной силы духа стало то, что в Собиборе он оставался начеку и развил бурную деятельность.

Что касается прибытия Печерского и начального периода его нахождения в лагере, я полагалась в основном на два описания очевидцев. Первое можно найти в упомянутом ранее сборнике свидетельств выживших в Собиборе, рассказанных историку Холокоста Мириам Нович и опубликованных в 1980 г.[44]. Мой второй источник – это сделанный в 1956 г. перевод на голландский язык одних из воспоминаний Печерского,[45] которые еще в 1952 г. были на польский язык переведены Институтом еврейской истории (далее «документ 1952 г.»)[46]. Голландский переводчик этих показаний отметил, что это свидетельство, вероятно, единственный источник информации о Собиборе того времени, помимо депортационных списков Красного Креста[47].