ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Много раз впоследствии я испытывала страх, волнение, ужас перед встречей со зрителем, но не знаю, было ли в моей жизни подобное испытание. Когда пришла в себя, увидела, как Ромм, сидя в своем всегдашнем кресле, гонял губами папиросу из одного угла рта в другой, вцепился руками в подлокотники. Похоже, он волновался не меньше меня.
Ромм еще раз очень внимательно посмотрел на стоящее перед ним ослабшее существо. Взял бумажку. Что-то написал. Свернул.
– На, отдашь Кареву. Не бойся. Иди поступать.
– А что там было написано? – спрашиваю я.
– Ты знаешь, при всем своем любопытстве я ее от страха не прочитала. Прошло много лет, и Карев – один из моих педагогов – незадолго до своей кончины встретил меня где-то и сказал: «Галя, я должен отдать тебе записку Ромма. Я ее храню. Там написано все правильно».
Благословение Ромма было кратким и нешумным. Но путь в артистки Галины Волчек был усыпан, как и положено будущей звезде, не розами, а… химическими элементами. И это не научный образ, а конкретная мука, боль и ужас, которые мешали осуществлению мечты – получению аттестата зрелости. Только с ним можно было отправиться в театральный институт.
1951
{МОСКВА. УЛИЦА ЩУКИНА. ТЕАТРАЛЬНОЕ УЧИЛИЩЕ}
Волчек среди красоток. Держится в стороне. Красотки то и дело смотрят в зеркало, небрежно поправляют волосы и широкие юбки клеш, только что вошедшие в моду. Волчек одергивает свой синий шерстяной костюм и с тоской смотрит на дверь, где преисполненная важности блондинка звонким голосом выкрикивает фамилии «пятерок» абитуриентов.
– Вы не могли бы меня послушать? – обращается Волчек тихо к мимо проходящему человеку, лысому и очень пожилому.
– Вы что? У нас уже третий тур. А был и второй, и первый. Вы разве не знаете этого, милая барышня?
– Значит, нельзя? – почему-то обрадованно выкрикивает она, и ее столь неуместная радость озадачивает лысого человека. Он пристально смотрит на нее. После небольшой паузы, за которую успевает рассмотреть ее с головы до ног, произносит:
– И вот что, девушка… Поверьте моему опыту…
В таком образе Галя поступала в театральный институт
Ялта, Середина 50-х. Борис Волчек с Марией Мироновой и оператором Эдуардом Тиссе
Отец был решительно против ее поступления в театральный. Он уговаривал дочь пойти, ну в крайнем случае, на сценарный во ВГИК – сочинения она писать умела, хотя и с ошибками. Борис Волчек даже сделал несколько предусмотрительных шагов на тот случай, если Галя не поступит на гуманитарный факультет, – он договорился с дальним родственником, что ее возьмут в Институт гидромелиорации.
Представить ее специалистом, осушающим болота в интересах народного хозяйства, нельзя и в страшном сне. Поэтому, благословив судьбу, что отец отбыл на съемки в Ялту, Галя прямым ходом отправилась во МХАТ, где, между прочим, без особого труда и к удивлению матери дошла до третьего тура.
– Тебя не примут все равно. Я узнала – там одни блатные поступают, – сказала ей Вера Исааковна и принялась уговаривать дочь повторить то, что делают «умные девочки» из хороших семей, – сдавать экзамены по кругу. То есть во все театральные училища в расчете на то, что где-то да проскочит.
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Я хотела только во МХАТ и не собиралась бегать по институтам. Но мать сказала: «Ты убьешь отца», и я, как овца, пошла за ней в Щукинское. Я подумала, что отец и так из-за меня настрадался и в школе, и потом в экстернате. «Я могу принести для него такую жертву, – решила про себя, – сделаю вид, что поступаю в “Щуку”».
Придя под конвоем Веры Исааковны на улицу Вахтангова, она и не знала, какая приятная новость ее здесь ждет.
– Вы не могли бы меня послушать? – спросила она лысого дядечку, который быстро шел по коридору. – Я могу почитать вам отрывок.
– Да вы что? У нас уже третий тур кончается. А был и второй, и первый…
В глазах его Волчек прочла: «Откуда вы свалились, милая барышня?» И она обрадованно выпалила: «Значит, нельзя?» – чем привела лысого человека в еще большее недоумение. Он опытным глазом осмотрел ее с головы до ног и произнес:
– И вот что, девушка… Поверьте моему опыту… Не стоит вам поступать. Вас все равно не примут. Не теряйте время.
Эти слова развернули счастливую Волчек на 180 градусов, и она с глазами, полными мольбы, сменила счастливую интонацию на тон заправской попрошайки. Может, эта разительная перемена в голосе, подкрепленная отчаянием в глазах, может быть, еще что-то изменили ход событий. Человек сдался:
– Пойдете в последней пятерке.
И быстро ушел, очевидно удивляясь разнообразию человеческих типов и их нечеловеческих желаний.
Галина вошла с последней пятеркой среди девушек модельного типа. Претенденток усадили на скамеечку у стены, на них в упор смотрела вся «тяжелая артиллерия» Вахтанговского театра – не менее сорока знаменитостей: Толчанов, Шихматов, Понсова… И вскоре выяснилось, что соседство Волчек с фотомоделями не обещает ей ничего хорошего. Члены комиссии сначала хихикали, глядя на стеснительную толстушку, перемигивались между собой и что-то нашептывали друг другу.
– А я была абсолютно спокойна, – говорит Волчек, – я же в отличие от других совсем не хотела поступать в Щукинское. Мне-то как раз было все равно – примут, не примут…
Когда Волчек, похожая на девочку, нарядившуюся депутатом Верховного Совета из глубинки (коса, уложенная в пучок, синий пиджак в полоску с плечами, юбка ниже колен), начала читать прозу и басню, смех членов комиссии перешел в нескрываемый хохот. С повизгиванием смеялась прекрасная характерная артистка Понсова, очевидно почувствовав в абитуриентке родственную душу. Другие, вытирая слезы, махали руками, просили прекратить декламацию и не мучить уважаемую комиссию, чем окончательно запутали абитуриентку.
В общем, трагедия неожиданно перетекла в комедию с хэппи-эндом, который случался в начале карьеры не у одного актера.
– Все свободны, – сказал председатель жюри. – А ты, – обратился он к Волчек, – подойди к столу.
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – И вот тот путь – от сцены до стола комиссии – был путь в эту очень страшную и жестокую профессию. Я шла, и каждый шаг отзывался мыслью: «Сейчас они будут говорить, что я бездарная, что у меня нет никаких данных». Там, может быть, было шагов-то десять – пятнадцать, но я помню каждый. «Только бы не разрыдаться». Подошла к столу и, как осужденная, ждала приговора, голову опустила на грудь.
И вдруг…
– Ты принята. Товарищи, против никого нет? – услышала она чей-то голос.
– Нет, нет… – пропели все на разные лады с преобладанием мажорных.
И тут сценарий о гадком утенке, в жизни которого справедливость наконец восторжествовала, дал осечку и пошел не в ту сторону. Вместо счастья и радости из глаз неожиданно брызнули слезы.
– Я не хочу в ваше училище! Это мать! Она стоит там, внизу! Заставила! Я не хотела. Я хочу во МХАТ. Во МХАТ!
Она размазывала по щекам слезы, рыдала, и монолога ее было не разобрать. Выскочила из аудитории, за ней кто-то побежал, она не помнит даже кто, и убеждал горячо:
– Ты глупенькая. Ты ничего не понимаешь. Во МХАТе тебя засушат.
Во МХАТе, куда Волчек пришла на третий тур, таких ярких представлений уже не было. Никто не смеялся, когда она читала прозу Шолохова и басню Крылова, слушали строго. Во МХАТе, судя по всему, педагоги более серьезные, не развлекались за счет нестандартной внешности своих абитуриентов. Поэтому ни у кого из них не возникло желания проверить пластические возможности Волчек, и, к ее радости, показать танец не попросили.
