"В наказе с особенной любовью о крестьянстве, - указывает Ключевский, - которое содержит собою все прочие части и своими трудами, следовательно, особого уважения достойно... Переменить и разрешить судьбу заводских крестьян и других сельских классов. Уменьшение питейного дохода как развратительного для нравов. Доходы земли держать соразмерно возможности с надобностью; промыслы поощрять, ибо основаны на труде и прилежании.

Внешняя политика: не нужна России чья-либо помощь; задача политическое равновесие, доверие к соседям и соседей к нам - для чего честность, союз с северными державами, в нас нуждающимися. Главный пункт: надлежит положить закон, кому быть государем... Отвращение к переворотам и чувство законности, воспитанное конституционалистом Н. Паниным. Далее в наказе - укрепить войско и флот дисциплиной и учением".

В программе Павла два главных начала: устранение привилегий (во имя равенства всех перед законом) и установление однообразного порядка (во имя закона, взамен личного усмотрения).

После шведской войны императрица написала комедию, разыгранную в 1789 году в Эрмитаже, под названием "Горе-богатырь". В неразумном сыне-царевиче, который просился у царицы-матери на войну, угодливые придворные с насмешливой улыбкой узнавали ее сына.

В октябре 1789 года у Павла состоялся любопытный разговор о Екатерине с французским послом Сегюром:

"- Не допускает вас к участию в делах - ей трудно иначе: вы осуждаете ее образ жизни, связи, систему управления и политику, - сказал посол.

- Вы плохо узнали Россию в пять лет, - ответил Павел. - Объясните мне наконец, отчего в других европейских государствах государи спокойно вступают на престол, а в России не так.

- У вас отсутствует закон о престолонаследии, - сказал Сегюр, успехами образованности обязаны мы, европейцы, этой твердости престолов. В России же ничего в этом отношении не установлено. Государь избирает наследника по своей воле, а это служит источником постоянных замыслов честолюбия, козней и заговоров.

- Согласен, но что же делать? - ответил Павел. - Здесь все к этому привыкли, обычай господствует, и изменить его можно только с опасностью для жизни. Русские лучше любят видеть юбку на престоле, нежели мундир.

- Можно перемену эту сделать в какую-нибудь торжественную минуту, по случаю коронации, когда народ расположен к радости, доверию, - ответил посол.

- Понимаю, надо попробовать, - заметил Павел".

Не всякий вельможа отваживался посетить опального принца Гамлета в его уединении. Но Михаил Илларионович Кутузов во время редких приездов в столицу считал своим долгом навестить великого князя, к которому испытывал симпатию. Вчера по поводу назначения послом в Турцию Кутузов был принят императрицей, а теперь хмурым ноябрьским утром 1791 года он ехал в Гатчину.

Жизнь в Гатчинском дворце отличалась простотой и семейным уютом. Мария Федоровна обожала детей: их было девять, из них четверо мальчиков; любила музыку, сама недурно играла на фортепиано, рисовала и вырезала по камню. Все это давало повод императрице подшучивать над слишком уж добродетельной невесткой. Приезду нежданного гостя хозяева обрадовались весь день были с ним ласковы и обходительны.

За обедом говорили сначала о детях, потом о Турции в связи с назначением Кутузова, о Фридрихе II, к которому Павел, как и его отец, был неравнодушен. Кроме знакомых Кутузову Бенкендорфа и Плещеева за столом сидел молодой высокий капитан с удлиненным лицом и большим мясистым носом. Ел он по-мужицки, жадно и быстро.

- Аракчеев, - рекомендовал его Павел и быстро добавил: - Он умеет носить панталоны (так называл он людей с сильным характером), со временем я сделаю из него человека!

После обеда хозяин пригласил гостя посидеть в библиотеке - у него была прекрасная библиотека, насчитывающая сорок тысяч томов. Сели в кресла, закурили. Кутузов выразил сожаление по поводу внезапной кончины младшего брата Марии Федоровны, вюртембергского принца Фридриха, скончавшегося в Галаце спустя несколько недель после его прибытия в армию Потемкина. Разговор зашел о странном случае, который произошел с самим Потемкиным. Он присутствовал на отпевании принца, и когда вышел из церкви, то вместо кареты ему подали вдруг погребальную колесницу, приготовленную для принца. Потемкин в ужасе отшатнулся - он был чрезвычайно мнителен и суеверен. А через два месяца он скончался.

Павел встал, быстро прошел из угла в угол.

- Это удивительно, непостижимо, - с волнением произнес он. Потом придвинул кресло ближе к Кутузову, сел и доверительно прошептал: - Михайло Ларионович, со мной тоже произошел странный случай. Я вам не рассказывал?

- Нет, Ваше Высочество.

- Тогда слушайте. Произошло это года три тому назад, ранней весной. Мы поздно засиделись с Куракиным, много говорили, и у меня разболелась голова. "Пойдем, князь, прогуляемся по набережной", - сказал я. Вышли, идем. Впереди лакей, за ним я, чуть дальше князь, а за ним другой лакей. Было темно, тихо. Идем молча. Вдруг вижу: слева в нише дома стоит высокий человек, завернутый в плащ, шляпа надвинута на глаза. "Кто такой, - думаю, - может, гвардеец какой из охраны? Никого я не вызывал". Идем дальше, поравнялись с этим человеком, и он неслышно пошел рядом со мной. У меня даже левый бок захолодило. "Кто это?" - спрашиваю я у Куракина вполголоса. "Где, ваше высочество?" - "Идет слева от меня". - "Слева от вас стена, никого нет", - отвечает князь. Я коснулся рукой стены, а он не отстает. И вдруг заговорил. Голос глухой и низкий. "Павел!" - "Что нужно тебе?" вспылил я. "Бедный Павел! Бедный князь!" - "Кто ты?" - спрашиваю. "Кто я? Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе и кто хочет, чтобы ты особенно не привязывался к этому миру, потому что ты долго не останешься в нем. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Бойся укора совести; для благородной души нет более чувствительного наказания. А теперь прощай. Ты еще увидишь меня здесь". Человек взмахнул рукой, показывая на площадь Сената, мимо которой мы как раз проходили. Он снял шляпу и улыбнулся, я узнал прадеда моего - Петра Великого и вскрикнул. "Что с вами, ваше высочество?" - спросил Куракин. Я промолчал и оглянулся: прадед уже исчез. Что удивительно, на том самом месте матушка поставила ему памятник... Что вы скажете об этом, Михайло Ларионович? - спросил, помолчав, Павел.