Тяжелый сон утром прервался головной болью. Зося приняла холодный душ, выпила кофе, зашла в комнату дочери. Олюшка спала, разметав по подушке волосы.

Зося тихонько прикрыла дверь и направилась в гостиную, где на столике лежал так долго разыскиваемый ею розовый компьютер.

Чувство вины перед Оксаной за ночь не только не притупилось, но стало тяжелее и болезненнее.

В цивилизованном, в какой-то степени, благополучном обществе, жила женщина, с ранних лет обреченная на рабство. Сначала рабовладельцем была собственная мать, а затем – муж.

«Несколько лет Оксана большую часть суток находилась рядом со мной, – терзала себя Зося, – а я оказалась слепой и глухой эгоисткой. Она ведь пыталась мне все рассказать, просила выслушать ее, поговорить, но я, беспечная и счастливая, ничего не замечала. Потому что думала только о себе и своем счастье. И вот результат – Оксана погибла. Мне срочно нужно дочитать до конца ее письмо, она ведь просила меня оказать ей какую-то помощь. Может, вопрос до сих пор актуален? Но сначала я позвоню Левону, он тоже нуждается в помощи».

Зося набрала телефон Левона и, ссылаясь на легкое недомогание, попросила его пока не приезжать к ней. Левон понял, что ему предложен краткосрочный отпуск и немедленно решил, как его использовать наилучшим образом:

– Тогда, может, я съезжу в Крым? Не могу разыскать Оксану. Она не подходит к домашнему телефону, а её мобильник давно заблокирован.

– Левон, поверь мне на слово, не надо тебе ехать в Крым – ответила Зося, – ты отдыхай и набирайся сил. Ты недавно пережил сильнейший стресс, и твой организм нуждается в отдыхе. Ухаживать за умирающими людьми – занятие не из легких. Особенно, когда на твоих глазах уходит от тебя твоя мама. Отдыхай, я немного приду в себя, и мы с тобой обо всем поговорим.

– Вы что-то знаете про Оксану? Она нашла себе другого мужчину и боится мне об этом прямо сказать?

– Ты почти угадал, Левон, – Зося считала, что эта боль для Левона может стать амортизатором для более сильного удара, который подготовила ему судьба, – не ищи Оксану. Она навсегда с тобой рассталась.

– Могла мне сама об этом сказать, – в голосе Левона звучало негодование кавказского мужчины, от которого ушла его женщина, – никогда не прощу!

– Мы с тобой об этом поговорим, а пока привыкни к мысли, что Оксана ушла из твоей жизни.

– Что тут привыкать – лишь бы она была счастлива, а я как-нибудь переживу эту потерю.

Зося попросила повара принести ей еще кофе, открыла компьютер и нашла прерванный вчера текст письма Оксаны. «Вскоре я привыкла, если можно это назвать привычкой, к извращениям своего мужа и постаралась воспринимать все это, как часть своей домашней работы. Отвратительной, грязной работы, скажем, по уборке неопрятного туалета. Свои глаза с лопнувшими капиллярами, я научилась прикрывать очками с затемненными стеклами, а свою тоску и отвращение оставлять дома, в супружеской спальне.

Внешне у меня была вполне благополучная семья – квартира, машина, солидный муж. Не было счастья, и не было детей. Да и откуда им взяться? Савелий пару раз заводил речь о детях, но свои сексуальные предпочтения не изменил.

Я гораздо чаще пыталась с ним поговорить о полноценной семье. Сначала он отмалчивался, а потом сказал, что ребенка можно взять из детского дома – было бы желание иметь детей и все осуществимо.

Мне его фраза запала в закрома памяти и иногда настойчиво выплывала оттуда, но уже с комментариями – правильно, возьми ребенка из детского дома, а твой, родной сын, пусть продолжает жить в детском доме, один среди чужих людей.

Эта мысль, словно назойливый дятел, все чаще долбила мое сознание, и, в конце концов, сформировала в моей голове четкое решение – если мы с Савелием решим все-таки взять на воспитание ребенка из детского дома, то это будет мой сын, мой Павлик. Я разыщу его. Обязательно. И неважно, что он болен.

Иностранцы сознательно забирают из наших детских домов только больных детей. И это правильно – если помогать, то в первую очередь тем, кто остро нуждается в твоей помощи.

А, что, если и Павлика уже забрали из детского дома и увезли куда-нибудь в Америку?

Я понимала, что это уловка моей измученной головы – живи спокойно, твоему сыну хорошо в богатой стране и, возможно, его лечат профессионалы, знатоки детских болезней. Нет, успокаиваться мне было пока рановато! Не ожидая согласия Савелия на усыновление ребенка, я предварительно решила узнать о судьбе Павлика.

Но в роддоме, где я родила Павлика, меня ожидал откровенно прохладный прием. Не сработали подарки и денежные конверты – медработники обсуждать со мной перемещение Павлика из роддома в другое детское учреждение дружно отказались.

Вернулась я домой не в самом лучшем настроении, что сразу заметил мой бдительный муж. Отпускал он меня в эту поездку в полной уверенности, что я еду в Крым улаживать свои отношения с семьей. Но с кем я могла улаживать несуществующие отношения? С матерью и братом я давно не общалась и, надо честно признать, по обоюдному согласию и к взаимному удовольствию, а тетка от меня отказалась по собственной инициативе. Савелий зорко смотрел мне в глаза и просил рассказать в подробностях детали моей поездки в Крым.

– Какие подробности, Сава? – я стойко выдержала его взгляд, – меня дома не приняли, даже дверь не открыли. Видимо, обиделись за то, что я их не пригласила на нашу свадьбу. Ведь до замужества я жила у дяди с тетей, а они частенько названивают в Крым тете Наташе. Поэтому, сам понимаешь, тайна с моим замужеством не удалась.

Савелий, кажется, мне в тот раз поверил. Но сама я впредь решила быть предельно осторожной. Проклятое стекло с отпечатками моих пальцев накрепко привязало меня к Савелию. Я твердо знала, что даже за ничтожное неповиновение Савелий, не задумываясь, отправит меня на долгие годы в тюрьму.

Но пока судьба меня оберегала – у моего мужа не было поводов проявлять недовольство моим поведением. Я уверена, что в то время меня берегло не мое благоразумие, а силы небесные. Потому что безупречной я не была. Я потеряла свое благоразумие, когда вновь встретила Левона. Свел нас случай. Однажды я зашла с очередным отчетом в здание заводоуправления и в коридоре столкнулась с Левоном. Мы оба резко остановились в метре друг от друга.

Как потом мне сказал Левон, он влюбился в меня с первого взгляда. Заметь, Зося, влюбился… Он меня не вспомнил, а встретил в коридоре и сразу влюбился. Видимо, по умолчанию я была его женщиной. Второй раз он выбрал именно меня.

Левон внешне почти не изменился. Только исчезла из глаз искра задиристости и высокомерия. В его немногословии появились нотки уверенности и правоты собственных позиций. Когда я узнала, что он много лет работает личным водителем и телохранителем твоего отца, я поняла, откуда появилась новая манера поведения, да и жизненные принципы тоже.

Николая Васильевича Чарышева на химкомбинате и любили, и уважали. Он никогда не пустословил, не принижал достоинство другого, пусть даже подчиненного себе по службе человека. Ровным, спокойным голосом он отдавал приказания, и их беспрекословно исполняли. Именно Николай Васильевич, а не директор химкомбината, мог за появление на рабочем месте в нетрезвом состоянии поставить нарушителя перед всем трудовым коллективом и коротко сказать:

– Вы с завтрашнего дня на химкомбинате не работаете.

И все знали, что помилования уже не будет, к алкоголику предварительно был применен весь комплекс мер по его перевоспитанию, но он так ничего и не понял.

Как я сама предположила, в свое время Николай Васильевич этот самый комплекс мер применял и к своему личному водителю – Левон раньше не слыл трезвенником, а сейчас к алкогольным напиткам был совершенно равнодушен. С Николаем Васильевичем у них сложились дружеские, уважительные отношения. Из этих корней проросла трезвая жизнь Левона, и его уверенность в собственной значимости в этой жизни.