Однако фантазии Виктора Павловича быстро разбились о прилетевший прямо в нос кулак. Вместо того чтобы отключиться, сейф пришел в бурное и радостное настроение. Заявил, что его не по-детски прет и для продолжения беседы следует подождать минут пять, когда его попустит, а пока он собирался шалить и устраивать беспредел. С наглой мерзкой улыбкой, скаля свои серебряные зубы, спросил, имел ли Виктор Павлович связь со Светкой?
– Да она мне в дочки годится, – взмолился Виктор Павлович, потирая опухший нос, и озираясь по сторонам в поисках чего-нибудь тяжелого. Надо ведь принимать какие-то меры, взять мраморный пенал со стола и огреть незваного гостя по голове. В конце концов, сколько можно терпеть его наглые выходки. Но как только Виктор Павлович об этом подумал, пенал тут же полетел в стену, расколовшись на две части.
– Не сметь! – провизжал сейф. – Даже не помышляй о насилии, тварь!
У Виктора Павловича потемнело в глазах, и он почувствовал, как земля запрыгала под ногами, словно бы он находился на батуте. Усилием воли, он попытался вырваться из опускавшегося на разум мрака и застыл где-то между сном и явью, слыша голос сейфа издалека. Его звонкий голос прорезал сознание как скальпель, проникая в мозг Виктора Павловича пошлыми и гадкими словами. Но вот, наконец, его попустило, и сейф благостно улыбнувшись, дал Виктору Павловичу хорошую пощечину, приведя чиновника в чувства. Виктор Павлович вынырнул из полуобморочного состояния, и с ужасом поглядел в стальные глаза, сверкавшие гневом и яростью. Расстояние позволило Виктору Павловичу разглядеть сейф в мельчайших деталях и, он удивился, как качественно выполнен грим, и как натурально выглядит сам костюм, казалось, что он сделан из обыкновенной человеческой кожи – даже средняя его часть, представлявшая из себя сейф, имела характерный для кожи рисунок. Виктор Павлович собрался с силами:
– Что вам нужно? – спросил он, тяжело вздохнув. Безразличие и апатия овладевала сознанием, и Виктор Павлович медленно мирился со своим положением, и с тем, что с минуты на минуту он умрет, не вызвав ни капли жалости в этом ужасном незваном госте. И уже становилось неважным – накажут ли коменданта, за то, что он впустил эту тварь в казенный дом, или секретаршу Свету, мимо которой он так ловко прошмыгнул. Да наверняка, дура опоздала, а сейф пришел рано, взломал замки, пробрался и сидел тут в ожидании. Из чего можно было заключить, что Света не виновата.
– Мне ничего не нужно, – сказал сейф. – А вот справедливость в не себя от гнева, иначе бы как я тут оказался. Она попросила зайти к тебе в гости.
– Именно ко мне?
– Именно к тебе, Витя Шустрый.
Виктор Павлович вздрогнул. Шустрым за всю жизнь его назвал только один раз – Аркадий Петрович по кличке "Дед", самый уважаемый из доисторических чиновников, который и придумал это ребяческое прозвище.
– Откуда Вам известно мое второе имя? – спросил Виктор Павлович, подозревая, что возможно весь этот цирк подстроен самим Дедом. Но чем он ему не угодил? Все три года службы Виктор Павлович действовал исключительно по инструкции. Смазывался сам и, как положено, смазывал тех, кто постарше. Размер смазки в иные месяцы стал превышать пятьдесят процентов. Даже на загнивающем западе не берут такие налоги. Но, может быть, Деду этого показалось мало? Или может, нашлась какая-нибудь изворотливая тварь, которая сумела создать интрижку, и теперь Виктора Павловича просто убьют, чтобы освободить для нее место? Может и Света в курсе происходящего и комендант и вообще все. Может быть пришли от САМОГО… Виктор Павлович понял, что до этого момента он не испытывал настоящего страха никогда. Теперь же испытал ужас. Мурашки пробежались по ледяной бледной коже и больно собрались в пучок на самой макушке. Неужели весь механизм настроился против меня? Так вот как чувствовал себя чекист в тридцатые, оказавшись на допросе в качестве подследственного. Интересно, сколько Светке заплатили. Наверное, нисколько. Достаточно было подойти, сверкнуть удостоверением сотрудника государственной безопасности, и Светка выпрыгнула бы из трусов, и сделала что угодно. Забыл, что ли, Витя, в какой стране живешь.
– Чего притих? Прикидываешь свои шансы выжить? Правильно. Есть над чем задуматься. Потому что ты и правду можешь сегодня уйти в мир иной, а можешь остаться. Зависит от твоего выбора.
Виктор Павлович приосанился, сделал самое печальное лицо, на которое был способен, и театрально спросил:
– А к чему мне жить, если я больше не нужен Родине?
Он спросил это так, словно бы на него были нацелены кинокамеры, как будто бы он обращался в этот момент ко всему миру; как раненный боец из старого кинофильма, утверждающий, что без Родины и жизнь не жизнь, а умереть за Родину – высшая честь.
Вообще, Виктор Павлович был отменным актером. Если бы не родительское попустительство и его личное отсутствие веры в свои таланты, он мог соревноваться в игре с величайшими народными артистами, к которым Виктора Павловича не могли причислить не только из-за отсутствия сценического опыта, но и потому, что окружающий человек не понимал, что Витя Шустрый играет. Где он настоящий, а где подстроившийся под ситуацию, не понимал даже он сам, позволяя своему игривому естеству делать выбор самостоятельно. И так получалось, что его маски и поведение менялись десятками раз в день, в самые кратчайшие сроки. Вот и выходило, что для каждого отдельно взятого человека, Виктор Павлович был своим особенным. С подчиненными, он был Виктором Павловичем, статным и властным, немножко грубым, но справедливым, в меру болтливым, любящим иногда коротко пошутить. С вышестоящими по службе на несколько ступеней, он был Виктором, свойским парнем, молчаливым и серьезным, преисполненным чувства долга и достоинства, вступавшим в полемику, если дело касалось защиты чести отечества или начальства. А с теми, кто стоял высоко-высоко, он был Витей Шустрым, на которого всегда можно было положиться, если понадобится исполнение грязной работенки. Шустрый был молчалив, ни в какие споры не вступал, и умел улыбаться заискивающей улыбкой. Но более всего он умел говорить жалостливо и с грустью. Именно эту интонации, Виктор Павлович, он же просто Виктор и он же Витя Шустрый, употребил в разговоре с сейфом, пытаясь достучаться до железного сердца. Но слова не возымели должного эффекта. Сейф засмеялся скрипучим ржавым смехом и погрозил Виктору Павловичу пальцем:
– Ты мне это брось, на чувствах играть. Кукарекать будешь с другими, а я веду разговоры серьезные. Садись.
Виктор Павлович грузно опустился в кресло, и, поняв, что дело его безнадежно и полностью в руках чужой воли, приготовился слушать, о чем собирался рассказать сейф. Уже становилось совершенно очевидным, что железное существо имеет некоторые претензии к благосостоянию чиновника, на что недвусмысленно намекали все его высказывания относительно нищих, стоимости коньяка, и прочего. Сейчас это мурло затянет оппозиционную телегу, о том, что, мол "чиновники зажрались, только бездельничают и обогащаются и иных функций у них не имеется". Слышали уже не раз, и даже не два. И хочется ответить – а ты сам-то сядь, поработай хоть день хоть два в госаппарате, попробуй тянуть на себе это тягостное бремя, чтобы механизм функционировал без скрипов и поломок, четко крутились винтики, и Россия катилась на всех парах в светлое безоблачное будущее. Не выйдет у тебя ничего. А потому сиди и помалкивай. Виктор Павлович уже приготовился разразиться подобной тирадой, только удобно устроившийся на столе сейф заговорил об этом, но совсем в другом ключе. Выпучив глаза, как он это делал уже не раз, перед тем как дать Вите Шустрому тумака, сейф вкрадчиво, словно ведущий телепрограммы шоу-викторины, задал вопрос:
– Воровал?
В кабинете повисла тягостная тишина. Конечно, Виктор знал ответ. Здесь и без звонка к другу было очевидно, что воровал. Но имелось так много поправок, ремарок, примечаний, которые хотелось произнести, чтобы смягчить суровый смысл слова: "Воровство". По мнению Вити Шустрого, он не воровал, а подворовывал, да и то это не совсем удачное слово. Не подворовывал, а подзарабатывал. Так, наверное, оно точнее. Или еще лучше – дополучал. Вот именно – дополучал за тягостный труд на благо родины. И ,подумав так, Виктор Павлович набрался решимости, и твердо безоговорочно заявил:
