Оксфорд был именно тем, чем его назвал Мэтью Арнольд.

Городом мечтающих шпилей.

Пока ехала, она размышляла о Блейке Антриме. Перспектива снова его увидеть вызывала в душе неприятие. Не из тех он людей, что спускают обиды или прощают: для этого у него слишком уязвимое самолюбие. Скольких женщин он успел сменить? Был ли женат? Стал ли отцом (родным вряд ли, но хотя бы приемным)?

Четкой информации Мэтьюз не дал и на второй встрече, а просто сказал прямиком идти в холл колледжа Иисуса, что в самом сердце города, среди магазинчиков и пабов. Основанный валлийцем, но содержание и покровительство получавший от англичанки Елизаветы I, этот колледж был единственным из оксфордских, что вырос и окреп при ее правлении. Небольшой, примерно на шестьсот человек, включая собственно студентов, магистрантов и профессуру. Кэтлин в нем всегда нравился характерный дух англиканства. Ей знаком был обширный зал колледжа, чем-то напоминающий Мидл-Темпл. Та же прямоугольная форма, резные деревянные панели, лепные картуши с завитками, а также портреты маслом – один из них непосредственно самой Елизаветы, главенствующий над высоким столом вдоль северной стены. Правда, потолок здесь был уже не с тюдорскими балясинами-стропилами, а просто ровный слой штукатурки.

Учитывая, что сегодня пятница, да к тому же вечер, Кэтлин переживала насчет того, как ей попасть в кампус, однако ворота на Терл- и Шип-стрит оказались открыты, свет в вестибюле зажжен, а внутри ее дожидалась женщина – изящная, невысокого роста, с седоватыми светлыми волосами, собранными в пучок. Строгий костюм цвета морской волны, туфли на низком каблуке. Представилась она официально, по имени и званию: Ева Пазан, профессор истории из колледжа Линкольна, еще одного оксфордского заведения со стажем.

– Хотя училась я в Эксетере, – уточнила она. – А вы, я так понимаю, в Сент-Эннз.

Получается, обе они из федерации тридцати девяти оксфордских вузов. Колледж Святой Анны отдавал предпочтение абитуриентам из госсектора (в их число входила и Кэтлин), а не выпускникам частных школ. Поступление туда было для Кэтлин едва ли не самой яркой страницей ее биографии. Сколько же, интересно, Пазан лет? Ведь в Эксетере до семьдесят девятого года обучались только мужчины.

– Вы, должно быть, одна из первых поступивших туда женщин?

– Была. Получается, мы ознаменовали исторический рубеж.

Кэтлин осторожно недоумевала насчет своего здесь местонахождения, и это, по всей видимости, не укрылось от ее собеседницы.

– Сэр Томас просил меня передать вам некоторые детали, которые не прозвучали в Лондоне. В записи эта информация не приводится по причинам, которые станут для вас очевидны. И он подумал, что лучше меня вам никто не объяснит. Моя специальность – Англия времен Тюдоров. Я преподаю в Линкольне, но время от времени консультирую по историческим нюансам наши службы, в том числе и разведывательные.

– И для этого сэр Томас выбрал именно это место?

– Да, а я с ним согласилась. – Ева Пазан указала через холл. – Видите там портрет Елизаветы I? Колледжу подарен Кентерберийским каноном в тысяча шестьсот восемьдесят шестом году. Он как раз иллюстрирует то, о чем у нас пойдет речь.

Кэтлин окинула взором облик королевы в платье длиной до пола. Геометрические узоры на рукавах с буфами и пышная, со струящимся шлейфом юбка выгодно дополняли друг друга. Подол оторочен жемчугом. А над монаршей головой держали венок двое херувимов.

– Портрет был написан в тысяча пятьсот девяностом. Здесь королеве пятьдесят семь лет.

Между тем лицо на портрете выглядело гораздо моложе.

– Это было то время, – пояснила Ева, – когда все сколь-либо «не приличествующие» портреты Елизаветы изымались и предавались огню. Уцелеть не должен был ни один, вызывающий хоть какое-то сомнение в ее бессмертности. И вот именно автор этого полотна, Николас Хиллиард, разработал канон лица королевы, которого при создании ее образа обязаны были придерживаться все художники. «Маска юности» – так именовали его в кулуарах, – за счет которой Елизавета смотрелась на портретах вечно молодой.

– Я даже как-то не придавала значения, что она была так чутка к своему возрасту.

– Елизавета была настоящей загадкой. Черты яркие, фактурные, с неизменной печатью властности и достоинства. Острословка, умеющая ругнуться и площадным словцом; умная, хитрая, а когда надо, и коварная – истинно дочь своих родителей.

Ева Пазан улыбнулась, припоминая что-то из истории Генриха VIII и Анны Болейн.

– Вам, скажем, что известно о личности Елизаветы? – спросила она.

– В целом не больше, чем по книгам и фильмам. Что правила долго. Ни разу не была замужем. Последняя монархиня из дома Тюдоров.

– Человеком она была неординарным, – с кивком сказала Ева. – В хартии этого колледжа она повелела ему зваться первым протестантским заведением в Оксфорде. Со всей серьезностью. И ревностно за этим следила. Тридцать здешних священников, все как один члены совета колледжа, оказались в ее правление казнены либо за приверженность – пусть даже тайную – католицизму, либо за отказ признавать ее главой церкви.

Кэтлин снова посмотрела на портрет, кажущийся сейчас скорее карикатурой, чем честным изображением женщины, умершей четыре с лишним столетия назад.

– Как и ее отец, – продолжала Ева, – Елизавета окружала себя компетентными, амбициозными людьми. Но, в отличие от отца, на протяжении всей своей жизни она сохраняла им преданность. Об одном из них вы уже получили представление.

Кэтлин взглянула с недоумением.

– Мне говорили, что вы видели страницу из тайнописной хроники.

– Но мне не сказали, кто ее создал.

– Ее авторство приписывается Роберту Сесилу.

Как же. Сесил – фамилия в истории Англии достаточно заметная.

– Для понимания Роберта, – сказала Ева, – нужно знать, что собой представлял его отец, Уильям.

Далее последовал рассказ о том, что Уильям Сесил родился в незнатной валлийской семье, сражавшейся на стороне Генриха VII, основателя династии Тюдоров. Мальчик вырос при дворе Генриха VIII, получил образование, поступил на государственную службу. Смерть Генриха в 1547 году обернулась десятилетием политической смуты. Вначале на престол взошел несовершеннолетний Эдуард VI, но он умер в возрасте пятнадцати лет. Затем трон заняла его сводная сестра Мария, дочь первой жены Генриха, за пристрастие к сожжению протестантов снискавшая себе прозвище Кровавой. В правление Марии, длившееся пять лет, Сесил держал юную принцессу Элизабет – дочку второй жены Генриха, Анны Болейн – у себя при доме, где она росла подальше от двора. В 1558 году, став наконец королевой, Елизавета тут же назначила Уильяма Сесила своим старшим секретарем, а позднее он получил титул государственного секретаря – должность, сделавшая его главным советником, самой приближенной к королеве особой. Ее доверие и опора на Сесила никогда не ослабевали. «Ни один принц Европы не имеет советника, равного моему». За сорок лет Сесил снискал себе славу великого архитектора Елизаветинской эпохи. «Я добилась большего своею умеренностью и благочестием, нежели умом». Один из хроникеров того времени отмечает, что у него не было ни близких друзей, ни тайного конфидента, как оно заведено у знатных персон, и что никто не ведал о его секретах, что вменялось ему в недостатки; большинство же, наоборот, считало это похвальным и усматривало в этом проявление мудрости Сесила. Никому не поверяя своих секретов, человек избавляет себя от риска быть изобличенным.

Первый сын Сесила, Томас, больше годился для военного дела, чем для государственного. Сам Уильям был о воинской службе невысокого мнения. «Годом мира королевство прирастает больше, чем десятью войны». В конце концов Уильям становится лордом-казначеем, посвящается в рыцари и получает титул барона, лорда Бёрли. Своей королеве он служил до самой своей смерти в 1598 году, и тогда лордом Бёрли стал его второй сын Роберт; он же перенял пост главного советника Елизаветы.