— Прошу простить, но… Никогда не позволил бы себе ворваться, если б не чрезвычайные обстоятельства. Вы сами человек дела, и прошу понять… Позвольте украсть у вас Юрия Павловича, всего на пятнадцать минут.

Губернатор сожалеюще, но и с пониманием поднял ладони.

— Ну, словом, за смычку! — поспешно закончил Баландин какой-то длинный тост и первым опрокинул в себя запотевшую рюмку.

Он потянулся было за куском севрюги, но Забелин все с той же извиняющейся улыбкой не шутя ухватил его за руку, и Баландину пришлось подчиниться.

— Мог бы и выпить рюмку. Немаленькие все-таки люди, — пробурчал он, увлекаемый по винтовой лестнице молчаливым сослуживцем. — Да что ты меня, как девку, тянешь? — разозлился он, когда Забелин, миновав холл, устремился на второй этаж.

— За нами никому не ходить, — потребовал Забелин от сгрудившейся обслуги, и Баландин перестал вырываться.

Мимо кованой сундучной они прошли в увешанную картинами залу, посреди которой стоял диван.

— Скажешь наконец толком?

— Ты что ж, паскуда, банк продаешь? — залепил в ответ Забелин и, не дожидаясь, когда ставшее багровым лицо Баландина разразится матом, сунул ему копию протокола.

Едва, впрочем, глянув, Баландин отбросил лист в сторону, так что он, спланировав, бессильно завис на самом углу журнального столика.

— Во-первых, подбери губы. Я, имей в виду, всякого крутивья в жизни повидал. А во-вторых, или говори толком, или завтра будем у Покровского объясняться.

— А вот уж хрен, — не согласился нимало не сметенный жестким отпором Забелин. — Если сейчас не договоримся, я сегодня же к Папе вылечу. И прорвусь.

— В реанимацию-то?

— А хоть в морг! Он и мертвый восстанет, если узнает, как банк сдают.

— Да кто сдает? Что ты мельтешишь? — нажал на голос и Баландин. — Насчет скупки, так Папа ее прикрыл, как узнал, что аукцион ты пропердел. А этих кредитовали — так чего ж деньгам пропадать? Не выиграли, так хоть на процентах заработаем. Некогда мне.

— Ишь как ловко! А то ты, когда Папе докладывал, не знал, что если они денег не найдут, так победителями мы становимся? Все знал. Так сам же им деньжат преподносишь, чтобы, не дай бог, не обломилось. Лихо!

— Пустое. Продристал, теперь пылишь. А мне так один хрен кого кредитовать, лишь бы доход банку.

— Да. Много ты о банке думал, когда Белковскому денежки подписывал.

Баландин двинулся было демонстративно к двери, но при фамилии «Белковский» вернулся.

— Белковский? Белковский?

— Да, тот самый. Твой корешок по «Олимпийцу», — освежил ему память Забелин. — Или тоже совпадение?

— Все мы работаем с теми, кому доверяем. Для банка надежней, — прорычал Баландин.

— Особенно если можно навар поиметь.

— Ну ты не заговаривайся. А то ведь тоже не посмотрю…

— В склочку обратить хочешь? Может, и обратилось бы, если бы не…

Он сделал паузу. И Баландин на паузу эту купился.

— Если бы что? — не выдержал он.

— Именно. Пиджачишко Клынин.

— Какой еще?.. Что ты здесь? Пришел, сорвал встречу, пылишь что-то. Может, не в себе? — заподозрил он. — Какая-то бессвязность.

— Может, и прошел бы у тебя этот номер, если б не Клынин пиджачишко, — со своей стороны посочувствовал собеседнику Забелин. — А так элементарное служебное расследование — и все срастется: отказ в кредите, тут же кредит «ФДН», странная победа, докладная Клыни и моя, само собой. Да и лишние пятьсот тысяч рублев и в кредите — тоже та еще бородавочка.

— Бездоказательно.

— Окстись, милый, — охолодил Забелин. — Этого-то не достаточно? Сам знаешь, Папа многое любимцам прощает. Даже воровство.

С удовольствием ощутил, как дернулся Баландин.

— Но не предательство. Тут он строг. Да и смысла теперь нет.

И в ответ на вопрошающий взгляд Баландина пояснил чуть ли не беззаботно:

— Контрольный пакет, по существу, у нас сформирован. И к управлению, а тем паче к дивидендам никакой «ФДН» я на дух не подпущу. Пусть он хоть усрется, — усилил он впечатление на языке, близком собеседнику. — А значит, и интереса нет. Со всех позиций бессмыслица. И из банка со скандалом…

— Не пугай — пуганый. -…И денег тю-тю, — не обратил внимания на квелую реплику Забелин. — Так что выбором можно не мучиться. Ну, как, договоримся? Кстати, я твоему Белковскому пообещал за отказ пятьсот тысяч долларов. Пока в силе. Там на всех вас хватит. Вот так, Палыч.

— Ай ты, черт. — Баландин, заглядевшийся на что-то через стрельчатое окошко, хлопнул себя по ляжкам. — Дурацкий какой-то разговор. Еще и разругаться не хватало. Будто и впрямь не одно дело делаем! Влип ты, конечно, Палыч, но не чужие мы. И даже обвинения твои дурацкие прощаю — вижу, что не в себе. Попробую помочь.

— Вот и спасибочки. — Забелин придвинул ему телефон.

— Ты меня совсем за ссученного держишь. Подождешь до завтра.

— И так заждался.

— Сказано — до конца дня, — решительно объявил Баландин. — Бывай!

— Бывай, — согласился Забелин. — Я пока здесь побуду. Но если через час мне не сообщат, я для начала к вам спущусь. А потом… в общем, отсюда в Шереметьево.

Баландин развернулся, уперся взглядом в тихонько поднявшегося метрдотеля.

— Тебе чего здесь?!

— Там… гости нервничают, — растерялся старик.

— Пошел. Скажи — иду.

— А мне — кофе, плиз, — попросил беззаботно развалившийся на диване Забелин. — Если не трудно, конечно… И Яну чтоб завтра же забрал, — добил он.

— Плохо ты кончишь, Палыч, — заверил Баландин.

В ответ Забелин растекся в обаятельной, под Макса, улыбочке.

Прошло сорок минут, когда раздался зуммер мобильного телефона.

— Алешенька! — услышал он радостный голос Наташи и тотчас понял — сработало. — Тут Максим вырывает. Ну, я сама бы…

— Стар! Ты слышишь? — трубкой опять овладел сильнейший. — Только не падай там — сдался Белковский. Только что позвонил. Полная виктория! Вот так. Пока ты там груши околачиваешь, я подработал. Цени!

— Ценю!

— Алешенька! — Это опять была Наталья. — Я так за нас рада. Это так здорово. Но ты бы слышал — Максим разговаривал ну как король. Я даже боялась, что Белковский трубку бросит. Но ничего!.. Да, ты не забыл насчет вечера?

— Помню, помню, — погрустнел Забелин. — Жду у входа.

Зажатый меж неестественно оживленными любовниками Забелин терпеливо скучал под грохочущий на сцене симфонический оркестр. Потом, поняв, что несколько часов этого времяпрепровождения ему не выдержать, взял программку и принялся развлекаться, пытаясь разобраться, чем отличаются друг от друга бесчисленные тромбоны, валторны, габои.

Из транса его вывел Максим, энергично ткнувший приятеля локтем.

— Полагаешь, в буфет пора? — по-своему понял жест обнадеженный Забелин. Но, посмотрев в направлении, куда указывал Максим, замер в изумлении.

Двумя рядами ниже, чуть в стороне, рядом с полной женщиной находился — ошибки быть не могло — Жукович. Нельзя было сказать, что он сидел рядом. С отсутствующим, благодатным каким-то лицом он подался вперед, привстав над сиденьем. Губы его были в движении. Исполнялся «Полет шмеля», и Жукович летал вместе со шмелем, двигая вслед ему головой и руками, губами воспроизводя звуки музыки. Соседка, несомненно жена, с трудом удерживала его руку в своей ладошке, привычно успокоительно поглаживая. Когда оркестр замолк, Жукович с утомленным видом откинулся в кресле.

— Никогда бы не подумал, — признал Забелин. Развязный, хамоватый Жукович и — восторженный меломан, которого он увидел. Это не мог быть один человек. Но это был он.

— Как говорится, на ловца и зверь… — Едва дождавшись перерыва, Забелин стремительно поднялся, стремясь не упустить Жуковича из виду. Но в сутолоке выхода упустил-таки и нашел лишь когда прозвучал второй звонок и Максим с Натальей, обозленные бездарно проведенным антрактом, едва волоклись следом. Нашел в самом уголке, среди группки людей, столпившихся подле служительницы зала, которая, прохаживаясь вдоль старых фотографий, рассказывала что-то о Чайковском. Жукович навис рядом, благоговейно внимая.