Здесь днем по воскресеньям и в летние вечера наиболее осторожные горожане в отполированных туфлях заканчивали свои прогулки по набережной и направлялись в город по плитам мостовой, а не по опасному для щиколоток галечному берегу; не рисковали они и углубляться в лес по заросшим тропинкам. Те, кто постарше, поднимали взгляд на дом, они, вероятно, знали, что их мистер Ал всю жизнь прожил здесь. Не он ли собственной персоной стоит у окна с романом в руке? Неужели это он, старый и обнаженный от поясницы и выше, балансирует на стуле, меняя лампочку? Неужели это певец демонстративно завтракает в одиночестве на своем балконе? А потом они, возможно, ловили себя на том, что напевают себе под нос «Вавилон, Вавилон» или «Тонущий моряк говорит о любви». Эти названия все еще приносили Бузи скромные роялти и поддерживали его репутацию – хотя и не героя его песни – на плаву, так что голова торчала над водой.
Да, Бузи был скромно процветающим человеком, процветающим во всем, кроме, давайте скажем это, любви. Пусть у него больше не возникало настоятельной потребности спеть перед ужином, но он всю жизнь был предан музыке, а потому надеялся, что будет петь до последнего часа жизни. И он хотел сообщить публике, что на собственных похоронах присоединится к псалмам и литургии. Они будут прижимать уши к крышке гроба, чтобы уловить его несмолкающий голос или услышать пение из маленькой урны с его прахом. Это будет его собственным вознаграждением. И их. Да, мистер Ал будет держать всех в напряжении до самого конца. Никто из тех, кто знал его, не сомневался в этом. Он сам никогда в этом не сомневался. Тем не менее произнесение официальной речи в галстуке и даже без рояля у него под боком, что он попытался прорепетировать в полдень, будет тяжелым испытанием. То, что он называл своей «отсутствующей конечностью», будет выставлено на всеобщее обозрение; у него никогда не было дара смешить людей, способности развлекать – только пением. А потому одна мысль о том, что он будет стоять и говорить, а не петь, завязывала его желудок жестко и плотно, словно туфли шнурком. Бузи отчаянно требовалось шесть или семь часов спокойного сна, если он хотел встретить этот день хоть с какой-то долей уверенности.
Но в ночь перед произнесением речи банкет зверья во дворе был необычно шумным. Обычно ночные мародеры начинали с водопоя у дренажного стока, а потом брали то, что могли, самое легкое, обрезки, ошметки и все, что можно схватить и утащить через вентиляционные отверстия и дыры в мусорных бачках. Потом они очень быстро уходили в какое-нибудь другое место, и Бузи оставался в тишине, отдыхал, а то и спал. Но на сей раз ветер помог более крупным иждивенцам, голод придал им силы и смелости настолько, что они стали переворачивать бачки, вываливая содержимое. Контейнеры были полны и готовы к вывозу отходов, так что там хватало добра, чтобы задержать иждивенцев во дворе и довольно долго не давать уснуть соседям.
Бузи второй раз за эту ночь посмотрел из окна спальни. Тучи заволокли луну и звезды. Единственный свет от фонарных столбов на набережной с фасадной стороны дома был слишком слабым и далеким, чтобы проникнуть во двор. Он повернул ухо к четырем стеклянным панелям. В эти темные часы всегда можно было больше услышать, чем увидеть – не только животных, но и порывы ветра, шорох и потрескивание деревьев, постукивание расхлябанных ворот, а еще дальше – море.
Мародеры у бачков обычно следовали по протоптанным звериным тропинкам через лесок и приходили к каменистому известняковому откосу с задней стороны его виллы. Бузи не поднимался по этому откосу со времен детства, но он до сих пор помнил растянутые связки щиколоток и руки в синяках, едкое жжение мази, которой растирала его мать. Лесок за его домом и к востоку от него был опасным и располагался на крутом склоне, а потому любое существо, спускавшееся во двор и выходившее на открытое пространство, неминуемо сообщало о своем появлении либо ползущей вниз известняковой щебенкой, либо падающим камнем, либо треснувшей веткой, и Бузи мог ожидать в шумные ночи жестяную симфонию мусорных бачков и звуки драк, лая и остерегающего рычания животных.
Были, конечно, и обычные звуки. И движение. Теперь, когда его глаза привыкли к сумраку, Бузи видел неотчетливые очертания своих гостей и сверкающие глаза котов, но больше почти ничего. Когда Алисия была жива, он не раз видел факелы во дворе и тогда понимал, что на трапезу собрались люди, какие-то бродяги, надеясь на подачку богача, нищие из сада Попрошаек, которые пришли во двор, чтобы попинать своими драными ботинками всякую дрянь – может, под ней обнаружится что-то съедобное, или полезное, или ценное, или яркое. Бедняки вели себя тише, чем животные, и воинственнее. Эти люди были одновременно и хищниками, и жертвами и понимали, чем им грозит незаконное проникновение на чужую территорию, если они будут пойманы. Они поднимали крышки и переворачивали бачки с той же осторожностью, с какой служанки распаковывают фарфор. Только раз один из них попытался проникнуть на виллу, но он – а может, она – перетрусил, как только увидел два лица, смотревших сквозь стекло высокого окна. Бузи и Алисию разбудили звуки силой распахнутых ворот во дворе – не тихое проникновение на их территорию, доведенное до совершенства животными, – теперь они увидели испуганного гостя и его отступление, услышали стихающие шаги на улице.
Но сегодня, насколько об этом мог судить Бузи, пришедшие поживиться были слишком маленькими, уверенными в себе и шумными – нищие такими не бывают. Он знал, что бесполезно разбивать костяшки пальцев об оконную раму в надежде распугать этих гостей. В лучшем случае несколько влажных и настороженных лиц (если, конечно, у животных есть лица) повернутся в сторону звука и продолжат рыться в отбросах. Но по существу он будет проигнорирован. Он даже не заслуживал того, чтобы показать ему клык. Раздраженный стук стариковской кости по окну был не тем языком, который мог их обеспокоить. Еда была важнее страха.
«Купи себе дробовик», – не раз советовал ему племянник; его племянник Джозеф по линии жены и человек щедрый в том, что касается советов. «Продавай, дядюшка, – говорил он. – Этот дом слишком велик для одного». Или: «Почему бы тебе летом не пускать постояльцев? Если ты, конечно, не добиваешься того, чтобы у тебя в доме стоял спертый воздух». Или: «Ты должен найти себе честную горничную». Джозеф понятия не имел, как его дядюшка надеялся доживать свои дни, да и не хотел иметь. Джозефу дробовики нравились, а потому должны были нравиться всем. А Бузи, как он любил говорить друзьям, поклонникам и журналистам, которые посещали его дом, был – по крайней мере, с тех пор когда обнаружил микрофоны – одним из «голубков природы». Алисия часто его так называла – Голубок Шансона, Певец с Крылатым Голосом (оба титула использовались для гастролей и его записей). Она говорила, делая это, на его взгляд, слишком часто, что он не «ор фей», а Орфей; и он, автор изящных песенных текстов, не мог одобрять таких аляповатых словесных вывертов, независимо от того, кто был их автором, пусть даже и обожаемым. Он был Певцом Счастья, как будет сказано в некрологе, который напечатают после его смерти. Низкие ноты Бузи были его «успокоительными средствами» и «афродизиаками». Его репутация – даже его самовосприятие и его тщеславие – покоились на кажущемся спокойствии и самообладании. Его достоинство было доказано его скромностью. Так что Бузи никак не мог быть человеком – как бы его ни потревожили, – который открыл бы окно и выставил оружие в ночь, уже не говоря о том, чтобы обеспокоить соседей выстрелом, а тем более навредить кому-нибудь.
Но у него имелось и более щадящее оружие за дверью его спальни: не совсем чтобы дубинка, но кое-что покрепче, чем обычная прогулочная трость, оружие, которое только раз пролило кровь. Кровь мальчишки, если быть точнее. Он взял его, прежде чем выйти на площадку. Бузи прекрасно знал, что не уснет, если немедленно не предпримет усилия, во-первых, чтобы помочиться, растворить вечернюю выпивку водой из крана в ванной, найти аптечку с болеутоляющими таблетками, дабы прогнать усиливающуюся головную боль, а потом спуститься по лестнице, сдвинуть щеколду и собственной персоной выйти во двор и вернуть бачки в стоячее положение. Ему придется посмотреть, не найдется ли чего-нибудь тяжелого или какой-нибудь веревки, чтобы закрепить на них крышки.
