— Я думал, что в кавалерии будет еще поинтереснее, чем в артиллерии, но оказалось — скукота: в бой командир не пускает, одно дело — чисти ему лошадь и сапоги. А тут как раз кавполк остановился рядом с аэродромом, и слух дошел до меня, что самолеты с него летают к партизанам. Вот я и надумал податься к вам.
О том, как он ухитрился тайком забраться на самолет, Иван Иваныч не стал докладывать: пустое дело для него — воспитанник авиачасти, он был своим человеком на аэродромах.
— Вот теперь я вже усе разжувал и бачу, який ты ловчила, — сказал Дед и, обратившись к партизанам, толпой следовавшим за подводой, спросил: — Ну як, хлопцы, берем Иван Иваныча на воспитание?
Никто, конечно, не стал возражать: хлопец, видно, что надо — огонь, воду и медные трубы прошел.
Теперь вернемся от минувших уже дней к текущим, как говорят, событиям.
— Кто же это тебе фонарь повесил под глазом? — спросил Дед.
Иван Иваныч махнул рукой:
— Да это я сам ночью стукнулся, налетев на дерево.
Дед погрозил ему кулаком.
— Ну шо там за паника? Докладывай, — сказал он.
Связной, сорвав с головы буденовку, вынул из-за отворота ее клочок газетной бумаги и протянул Деду. Прочитав донесение командира заставы, Дед загорячился:
— Шо вин тут нацарапал? Ну и писанина же! Танки идут! А скилько их, сосчитать не мог, очи повылазили от страха. От же мне паникер!..
Быстро остыв, он спросил у связного, где сейчас застава.
— Тикает, — ответил тот.
— Ну и правильно делает, — сказал Дед. — Тикать из города надо, но только без паники, согласно намеченному плану, а то головы поотрываю! — И, послав Васюху разыскать начальника штаба, он стал сгребать со стола бумаги и запихивать их в карманы — пусть потом в штабе разбираются в них.
Ким сидел с Валей на бревнах в укромном уголке, отделенном от двора сараем, а от соседней усадьбы — сохранившимся еще тут высоким дощатым забором. Он уже объяснил, как надо распространять им с Олей листовки и вообще как надо вести себя, чтобы не попасться. Главное — язык держать всегда за зубами, никому ни гугу, и матери, конечно, ни в коем случае. Кроме Петруся, с которым он сейчас договорится о связи с отрядом, никто ничего не должен знать, иначе им каюк — у немцев разговор короткий.
Обо всем Ким быстро договорился. Валя сказала, что она все понимает, и теперь он ожидал Олю, которую послал разыскать Петруся и сказать ему, чтобы сидел у себя на огороде, — скоро придет к нему. С минуту на минуту стрельба на окраине города могла оповестить о подходе немцев, и Кима беспокоило, успеет ли он побывать у Петруся, но он не хотел, чтобы Валя заметила это. Прислушиваясь, спокойно ли в городе, он навертывал на палец свои разлохматившиеся на лбу волосы, делая вид, что задумался, или же с самым беззаботным видом поглядывал вокруг.
Оля прибежала запыхавшаяся.
— Уф! — громко выдохнула она, плюхнувшись на бревна, и сказала, что едва нашла Петруся и тот не понимает, почему ему надо ждать у себя на огороде, мог бы сам живо прискакать сюда.
— Ничего, скоро поймет, — усмехнулся Ким, и в это время где-то близко забухали пушки.
Девушки испуганно вскочили, а Ким поднялся не спеша, нахлобучил на лоб кубанку, автомат повесил на шею, и глаза его весело заблестели.
— Чего вы? Все в порядке, как и должно быть.
— Беги, беги! — зашептала Оля. — Прямо, садами и огородами.
Валя подталкивала его и умоляюще просила:
— Скорее! Скорее!
— А вы, девчата, не командуйте, — засмеялся он. — Подумаешь, какое дело! Заскочило в город два-три танка, так это только разведка. Успею еще уйти.
Уже слышен был гул танков, а Ким все еще стоял, поглядывая на девушек, весело улыбался, будто ему действительно было смешно, что они испугались немецких танков, и говорил:
— Пусть только сунутся в лес — сколько их уже взорвалось на наших минах, а теперь и у нас пушки есть!
Сад спускался в овраг, и по ту сторону оврага, в просвете между деревьями, Ким увидел рысившего по улице всадника. Немного проехав, всадник обернулся и сейчас же, подвернув лошадь боком к забору, встал на седло, будто захотел поглядеть, что там, за забором.
— Кажется, Василий Демьянович, — сказал Ким. — Не узнаёте? Он у нас начальник штаба.
Девушки узнали директора своей школы. Они растерянно глядели на него, стоявшего на лошади во весь рост, возвышаясь над забором. На их глазах он спрыгнул с лошади и исчез по ту сторону забора, а оставшаяся без всадника лошадь медленно побрела по улице.
Раз Василию Демьяновичу пришлось бросить свою лошадь, значит, дела плохи, мешкать больше нельзя. Ким это отлично понимал и все-таки не мог выйти из затеянной им перед девушками игры.
Валя и Оля чуть не плача толкали его: «Да беги же ты скорее, беги!» А он, продолжая показывать свое бесстрашие и хладнокровие, ухмылялся и говорил, что им за него нечего бояться, не в таких еще переделках бывал, а вот они должны действовать осмотрительно, а то попадутся немцам с листовками, и немцы их повесят.
Танки урчали и грохотали уже совсем близко, тогда Ким наконец сказал:
— Ну, значит, договорились! Переписывайте побольше, сколько бумаги найдете. Подкидывайте на базаре, кладите в окна, суйте под двери, в ящики для писем. Пусть немцы знают, что партизаны действуют не только в лесу, но и в городе.
Вскочив на верхние бревна, он помахал девчатам рукой и перепрыгнул через забор. Он еще выглянул из-за него, подтянувшись на руках, и показал глазами на свой стоявший у сарая велосипед:
— Стащите куда-нибудь подальше в овраг, чтобы тут моих следов не осталось.
Когда Валя вернулась к себе, мать ее уже была дома. Она волочила по двору треснувший мешок, из которого выкатывалась картошка и высыпалось зерно. С лица ее катился пот. И узелок, который она держала в руке, был мокрый, из него вытекала какая-то слизь.
Валя помогла матери затянуть мешок в дом. Только они втащили его за дверь, как во двор ворвались немецкие солдаты с выставленными вперед автоматами. Оглядев двор, немцы побежали куда-то садом. Валя кинулась собирать в подол рассыпавшуюся по двору картошку. Потом она дрожащими руками сметала с земли на фанерную дощечку просыпавшееся из мешка зерно. С этой фанеркой в руках, на которую она собрала кучку перемешавшейся с землей пшеницы, Валя долго стояла посреди двора, все прислушивалась. Выстрелов больше не слышно было.
Валя побежала к матери. Та стояла на кухне, тяжело дыша. Она еще не пришла в себя от всего, что пережила, вернувшись с картошкой в город. Она же ничего не знала, и вдруг толпа у складов: партизаны раздают продукты. Подумать только, какое богатство и так нежданно-негаданно свалилось на нее! К пуду картошки, которую она принесла от своих деревенских родных, прибавилось килограммов двадцать пшеницы, десятка два яиц и большой невзвешенный кусок сливочного масла. Могла бы получить еще больше, да не во что было взять. Пшеницу партизаны сыпали ей лопатой прямо в мешок с картошкой. А для яиц и масла у нее не нашлось ничего, кроме косынки. Со всем этим богатством она торопилась домой и вдруг услышала стрельбу, и потом из-за угла с грохотом вырвался танк. Она прижалась к стене, ноги у нее стали подкашиваться, и она не смогла удержать на спине мешок. Но, слава богу, все-таки кое-как доволокла его до дому.
Отдышавшись, мать стала вынимать из узелка масло и уцелевшие яйца, сливать в баночку яичную жижу. Валя занялась маслом, которое надо было очистить от прилипшей к нему скорлупы. И надо было еще отобрать из мешка отдельно картошку, отдельно пшеницу и все это скорее припрятать куда-нибудь подальше, чтобы немцы, если будут шарить по домам, не нашли.
— Ах ты господи!.. Ах ты господи! — приговаривала мать, растерянно суетясь. Она натерпелась такого страху, что не смела радоваться свалившемуся на нее богатству.
Вале хотелось обнять маму, успокоить ее, но она боялась проговориться о своей встрече с Кимом. Ей было страшно подумать, как же она теперь будет жить, таясь от всех, даже от матери, и она все время ощущала на груди сунутую под лифчик партизанскую листовку, которую ей с Олей придется переписывать и распространять по городу.
