Раковины справа поблёскивали в фиолетовом свете, одно длинное – во всю стену – зеркало над ними было исписано именами, номерами и посланиями самого разного содержания. Кран одной из раковин не был до конца закручен, и бесцветные капли одна за одной срывались с начищенного до блеска металла. Они разбивались обо что-то, но не глухо, как Геральту показалось изначально, а с характерным звуком.

Геральт насторожился и, стуча подошвами сапог по шершавой плитке, подошёл ближе. Раковина была забита до отказа. Использованные шприцы, серая долготлеющая бумага и банковские карты. Геральт осторожно зацепил кончиками пальцев одну из них – ту, что лежала на самой вершине, – и осмотрел: дешёвый нищенский ширпотреб – кусок блеклого синего пластика с прямоугольным чипом в центре. Ни персонального номера, ни имени владельца, ни названия банка. Минимальное допустимое в обществе средство переноса денег и передачи их безналичным путём. Карта, защищённая трёхзначных паролем, способная хранить мизерные суммы, куда более надёжная, чем кошель, набитый бумажками, всё равно была пригодна лишь на разделение порошка на дорожки. Вероятно, она для этого и использовалась.

Геральт выпустил карту из рук. Нечто сыпучее, похожее на пшеничную муку, осталось на подушечках его пальцев. Геральт вдохнул порошок. Приятное тепло расползлось по его дыхательным путям, серией иголочных уколов прошлось по коже изнутри и почти сразу же исчезло. Это был фисштех – белая смерть, как назвали бы его в определённых кругах, – ощущения было сложно спутать с чем-либо иным. Этот наркотик оказывает влияние на обмен нейромедиаторов в головном мозге и периферической нервной системе: употребивший испытывает эмоциональный подъём, эйфорию, усиление умственной и физической активности, ускорение реакции. И просто – удовольствие.

Фисштех – единственный наркотик, который возможно употреблять любым доступным путём. Более того, разные способы обнажают разный спектр ощущений, и лишь проба сразу всех раскрывает полную картину. Есть только один минус: вероятность передозировки увеличивается в разы, да и не каждое сердце выдержит такую бешеную нагрузку.

Даже Геральт не защищён от фисштеха полностью из-за полной и совершенной нетоксичности порошка. Хоть тот и воздействует на тело беловолосого не в полную силу, как и любой другой яд.

Геральт заглянул в зеркало. Кроме собственных помутневших глаз, он приметил единственную кабинку, помеченную как закрытая. Она находилась прямо напротив злосчастной раковины. Гремел новый, богатый на басы мотив, и нечто внутри кабинки звучало ему в такт. Нечто болезненное, слышное лишь отдалённо и не такое мёртвое, как удары капель о пластмассу шприцов. Там прерывисто дышал человек; он сражался с собственным организмом, не дающим набрать полную грудь воздуха, сражался со своими же лёгкими, не желавшими работать, боящимися кислорода, словно яда. Человек сражался с самим собой.

Геральт схватился за холодную рукоятку и потянул. Дверь упёрлась и не желала поддаваться. Её надрывный лязг стал громче музыки, доносящейся из зала, и кто-то новый его услышал. А услышав, заворочался у дальней стены уборной, на которой висел огнетушитель и которая была скрыта углом кабинок.

Некто глубоко вздохнул. Вздох был женским. Молодым. И произнёс:

— Адам, это ты? Ты – всё? Ты жив?

Геральт пошёл на голос. Завернул за угол.

На полу, приникнув спиной к стене, сидела девочка, выглядящая слишком измученной для своих лет. Одежда её наводила на мысль о древнейшей профессии, а туман в глазах – на мысль о привычке, которую требует такого рода работа. Геральт не ошибся: голова девочки была наполовину обрита, и всё пространство до основания шеи было занято вживлённым прямо в череп чипджеком – старой громоздкой моделью. Но функции свои она выполняла, а остальное девочку, видимо, особо не заботило.

— Ты не Адам. Уходи, — она уставилась на Геральта бессмысленным взглядом.

Девочка была наркоманкой, но не обычной. Геральт не заметил точек на её венах, губы не были обожжены – виднелось лишь несколько кровоподтёков и лиловых синяков, – слизистые оболочки дёсен и носа не казались раздражёнными. Фисштех она не принимала, ни в каком виде. Но этот отсутствующий, смотрящий сквозь, взгляд, истощённый вид и огромный имплант, едва прикрываемый пепельными прядями, наводили на единственную мысль: эта девочка – ИР-торчок.

— Ты сейчас в мужской уборной, знаешь это? Теперь знаешь. Потому скажи, кто должен уйти?

Она удивлённо осмотрела помещение, затем вновь обратила внимание на Геральта.

— Я? Но я не могу. Жду Адама.

— Он в кабинке?

— Да, думаю – да. Он входил туда полчаса назад. Или час. Я не помню точно. Мне нужно было смотреть за детьми, поэтому отвлеклась. Нельзя, чтобы ведьмы добрались до них…

Девочка оборвала фразу, резко скрутившись, зажмурившись и обхватив голову руками. Беззвучная агония прошлась по её телу. Лишь бормотанье, скрываемое музыкой, шумом кондиционера и гремящей в трубах водой, срывалось с её губ. Скоро она оправилась, вновь упёрлась спиной в стену и посмотрела на Геральта.

— Тебя ломает. Нужна помощь.

— Нужна. Только не мне. Детям. Я должна вернуться на болота, к ним. Они в огромной опасности. Я и вообразить не могу, что может случиться с ними в моё отсутствие…

— У тебя закончился чип?

Девочка вздрогнула, вновь вырванная из своего мира.

— Да. У Адама есть ещё. Но он не выходит.

— Когда в последний раз ты ела или спала?

— Не помню. Дня четыре уже я не чувствую ни сытости, ни бодрости. Но зачем мне? Я нужна детям. Ведьмы что-то задумали. Они подолгу глядят. Мне страшен этот их взгляд. Мне холодно…

Девочка прижала колени к груди и обхватила их руками, понизив голос и продолжая бормотать уже не очень внятно. Она была ИР-торчком – человеком, застрявшим в искусственной реальности, променявшим жестокую жизнь на выдумку. Пустую уборную грязного ночного кабака на место, где она хоть кому-то нужна.

Геральт снял кожанку и окутал им девочку. Она съёжилась, будто котёнок, брошенный хозяевами на безлюдном городском бульваре.

— Моё имя – Геральт. Как тебя зовут?

— Алина.

— Адам. Кто это?

— Мой брат. Мы пришли сюда вместе. Я – за детьми, он – за порошком. Где он?

— Ты видела ту раковину, Алина? — Геральт обернулся и указал пальцем. — Она переполнена шприцами, забивочной бумагой и карточками, на которых ещё остались крупицы фисштеха.

— Нет. Карточки? Мы принесли их как плату. А потом пришли сюда, и Адам стал использовать их по-другому. Но я видела лишь мельком – я уже была с детьми, на болотах, — Алина всхлипнула, и бесцветная капля покатилась по её бледной щеке. — Геральт, пожалуйста, мне нужно вернуться, правда, нужно. У Адама есть чип. Должен быть. Обязан. Он всегда покупает мне много. Принеси его. Я… Я бы сама это сделала, но не могу подняться.

— Хорошо.

Геральт снял со стены тяжелый огнетушитель и подошёл к двери в кабинку. Размахнувшись, он снёс сначала ручку, затем примял места, где должны были быть скрытые петли, и оставил огнетушитель в покое. Попробовал открыть дверь – та со скрежетом поддалась.

На унитазе сидел парень, облачённый в сущее рваньё. Он уже не дышал, ни с трудом, ни прерывисто – никак. В какой-то момент он просто перестал бороться за жизнь, и та ускользнула он него неслышно. Равно так же, как всё время протекала до этого.

Геральт присмотрелся к остывающему телу внимательнее: вся его снежно-белая кожа была унизана сетками крупных синих вен, губы прогнили едва ли не полностью, как и нос, и выглядывающие из приоткрытого рта зубы; зрачки сузились ещё сильнее, чем у бармена, и напоминали одну из тех крохотных точек, коими были унизаны руки парня. Лицо его не выражало ничего, глаза потухли, а подбородок покрывала засыхающая белая пена.

Геральта передёрнуло, он мог поклясться. Непроизвольно. Само собой. Геральт смотрел, но тело и управляющее им сознание протестовали, желали уйти и никогда сюда не возвращаться. Только сейчас Геральт осознал, какое зло скрыто внутри порошка, внутри торчка, ведомого жаждой и самовольно идущего на смерть, и внутри диллера, сопровождающего полубезвольного человека на протяжении всего этого пути.