Он крепко сжал Фризену плечи, качнул ободряюще головой. И пошел.

Надо же такому случиться: письмо пришло ровно через день после того короткого прощания. Иван Иванович аккуратно сложил треугольник и спрятал в карман гимнастерки. Настанет время, и он передаст письмо другу. Не безвозмездно, разумеется. Придется тому плясать до седьмого пота. Или нет, лучше петь — у Ассельборна прекрасный голос.

Но письму не суждено было попасть к адресату…

Ассельборн отправился на задание в первых числах апреля, а в самом конце месяца подняли по тревоге группу Фризена и прямым ходом доставили на аэродром. Выдали боеприпасы, взрывчатку, запас продовольствия на первый случай. Так, в полной боевой готовности, с пристегнутыми подушками парашютов целый день просидели на летном поле, ожидая отправки.

Кто-то ворчал:

— Выбрали же времечко! Хоть бы Первомай в Ленинграде отпраздновать дали.

Небеса словно услышали ворчуна. Поздним вечером поступила команда снять парашюты, сдать снова на склад все снаряжение и возвращаться в город.

С места предстоящей выброски не поступило по рации необходимого подтверждения, и вылет был отменен.

Первое мая праздновали в Ленинграде. Выбросились следующей ночью.

Обычный грузовой «дуглас», «летающая корова», как его уничижительно называли летчики, натужно гудел на предельной для себя высоте. Прыгали дружно, один за другим. Если хоть немного замешкаться, может сильно рассеять по площади, сойтись группе потом трудно. Не будешь ведь аукаться по лесу: не по грибы собрались.

Парашют раскрылся сразу. Иван Иванович спускался в кромешной тьме. Внизу — ни огонька. Летчики заверяли, что произведут выброску точно в намеченном пункте, А если все-таки чуть ошиблись? Совсем рядом большое озеро.

Что ждет его там, внизу, на незнакомой латвийской земле?

А ждала Ивана Ивановича Фризена все та же привычная уже боевая работа. Да и товарищи были по большей части прежние, знакомые по лесам Псковщины. И железнодорожная магистраль, которую им предстояло оседлать и взять под свой партизанский контроль, тоже была все той самой Варшавской дорогой, только более южный ее отрезок.

Изменились лишь условия, в которых приходилось действовать. Здесь, в Латвии, они намного сложнее.

Вот хотя бы местность. Заболоченные берега обширного, но мелководного высыхающего Лубанского озера, возле которого базировались партизаны, несомненно, давали известные преимущества. Крупные населенные пункты, в которых стояли фашистские гарнизоны, находились далеко от этих низких, сырых, сплошь покрытых кочками и мелким кустарником мест. Сами гитлеровцы почти никогда не появлялись на озере. Оно не манило к себе. Хоть и водилась в нем кое-какая рыбешка, но к воде практически не было подхода: крутом трясина. По этим же, видимо, причинам серьезных облав в районе озера тоже не проводилось. Гитлеровское командование не предполагало присутствия здесь сколько-нибудь значительного количества партизан. Даже авиации можно было не опасаться. Бомбы, не взрываясь, уходили глубоко в илистую жижу.

Вроде бы замечательно! Чем не идеальная база?

Но, с другой стороны, места эти считались гибельными вовсе не случайно. Под ярким ковром болотной зелени коварно прятались бездонные ловушки. Тонкий слой почвы насквозь пропитан влагой. Ни землянки не вырыть, ни просто щели. Чуть копнешь лопатой, и ямка тут же наполняется водой.

А комары! Это целое несчастье, враг номер один! Тучей висели они над людьми, и не было от них никакого спасения ни днем ни ночью. Партизаны ходили искусанные, опухшие, злые, невыспавшиеся. Все, кажется, предусмотрели опытные штабы, только вот этого неожиданного бедствия предвидеть не смогли.

И еще собаки, обычные дворовые псы. Эти в общем-то полезные четвероногие, лучшие друзья человека, грозили в силу своей несознательности превратиться для партизан в настоящего врага. Там, на Псковщине, как, впрочем, в Белоруссии и на Украине, гитлеровцы в деревнях перестреляли почти всех собак. По своей стародавней привычке они стаями носились за чужаками, гавкали и бросались на них. Это глубоко оскорбляло чувство собственного достоинства новоявленных хозяев советских земель, и они без долгих раздумий пускали в ход автоматы.

В Латвии же, в условиях хуторской системы, собаки оставались в каждой крестьянской усадьбе и, сидя на цепи, бдительно несли караульную службу.

Собаки здорово мешали партизанам. Пробираются мимо хуторов на ночное задание, а те, учуяв чужих, поднимают страшный лай на всю округу. Выбегают из домов потревоженные крестьяне. Кто ругается в темноту почем зря. Кто открывает пальбу из охотничьей двустволки. Кто, у кого совесть не чиста, трясущимися руками названивает по телефону в волостное правление, требуя присылки полицейских.

Словом, полная демаскировка. Иногда это приводило даже к срыву боевого задания.

Стали принимать срочные меры по приручению окрестных джеков и бобиков. А если маршрут движения группы на задание был известен заранее, высылали специальных посланцев из числа ребят помоложе, которые целыми ночами дразнили хуторских собак. В итоге либо те уставали лаять и, охрипнув, замолкали, либо обозленные хозяева переставали обращать внимание на своих, как они считали, пустобрехов.

Непросто складывались в условиях Латвии отношения партизан с местным населением. Особенно поначалу. Ведь всего год прожили латыши при Советской власти, короткий предвоенный год. Оставались тут еще и кулаки — «серые бароны», как называли их в отличие от баронов черных, остзейских немецких аристократов, веками властвовавших в Прибалтике, — и подкулачники всякого рода, и айзсарги — члены полувоенных формирований прежней латвийской буржуазной власти. Почти все они были ярыми врагами партизан и активно пособничали гитлеровским оккупантам: несли полицейскую службу, состояли в карателях. Их обширные хутора с добротными кирпичными постройками, обнесенными выложенными из камня стенами, превращались в опорные пункты местной «самообороны». Отсюда распространялись всякие зловредные вымыслы про партизан. Здесь их поджидали засады. Сюда приходили на постой посланные для прочесывания военные подразделения фашистов и полицейских.

Противники это были серьезные, злобные и непримиримые. И первое время, пока партизаны основательно не разобрались что к чему, им казалось, что действовать так все время придется в сплошном враждебном окружении.

Но вскоре все прояснилось и встало на свои места. Где водятся кулаки и богатеи, там непременно есть и те, на которых они ездят. А бедняцкий люд в Латвии, особенно в восточной ее части, всегда был настроен на революционный лад.

Появились добровольные помощники партизан и в непосредственной близости Лубанского озера.

На жалком хуторишке, далеко в стороне от больших дорог, жила молодая крестьянка, мать троих белоголовых босоногих ребятишек, плохо говорившая по-русски, улыбчивая, веселая. Когда впервые Иван Иванович подошел к ней и попросил напиться, женщина, зачерпнув воды из ведра, сначала выпила сама. Он не обратил на это особого внимания, решил, что ей тоже захотелось пить. Когда же следующий раз это повторилось снова, Иван Иванович заинтересовался: почему так? Женщина рассмеялась и объяснила, путая русские и латышские слова: по привычке. Так требуют от населения гитлеровцы. Сначала выпей сама, потом уж им подавай. Боятся, что отравят.

Женщина вызвалась помогать партизанам. На ее хуторе, прилегавшем к болотистым берегам, было организовано что-то вроде партизанского узла связи. Одни приносили сюда донесения, другие забирали. Не раз в укромных местах на сеновале, в уголке чердака здесь прятали тяжелораненых, которых в болоте буквально сжирало комарье.

На хутор иногда заявлялись и гитлеровские военные в сопровождении своры местных полицаев. Расспрашивали, появляются ли чужие, сулили награду, если она сообщит о бандитах. Женщина поила их водой, молоком, не забывая испить первой. Улыбалась приветливо, приглашала заходить еще; скучно ей здесь одной на хуторе. Долго махала на прощанье рукой. Детишки облепляли ее, боязливо жались к подолу.