Но далеко не все считали, что Мануэла была знакома с убийцей. На следующий день после обнаружения трупа Дэвида допросили в полиции Ирвайна. Его спрашивали, не возникало ли у него и его жены ранее подозрительных ситуаций. Подумав, Дэвид упомянул, что тремя или четырьмя месяцами ранее, в октябре или ноябре 1980 года, кто-то оставил возле дома следы. Дэвиду они показались отпечатками подошв теннисных туфель. Следы тянулись вдоль одной стороны дома до другой, а потом вели на задний двор. Ему выдали лист бумаги и попросили как можно точнее нарисовать эти следы. Он рисовал быстро, измученный и погруженный в себя. Дэвид не знал, что полицейские изготовили гипсовый слепок следов убийцы Мануэлы, оставленных возле дома в ночь убийства. Наконец Дэвид отодвинул листок. Он нарисовал подошву правой теннисной туфли с мелкими кружками на ней.

Дэвида поблагодарили и разрешили ему уехать домой. Полицейские сличили его набросок с гипсовым слепком. Рисунки совпали.

Многие люди, совершающие насильственные преступления, импульсивны, неорганизованны и легко попадаются. Подавляющее большинство убийств – дело рук людей, хорошо знакомых с жертвой, и, несмотря на все попытки сбить полицию со следа, таких преступников обычно быстро разоблачают. И лишь незначительное меньшинство, процентов пять всех преступников, представляют серьезную проблему: это те, чьи злодеяния свидетельствуют о тщательном планировании, ярости и полном отсутствии раскаяния. Убийству Мануэлы были присущи все отличительные признаки этого последнего типа. Об этом говорили и следы от веревок, и отсутствие самих веревок. И ужасные раны на голове жертвы. И несколько месяцев, прошедших после появления следов подошв с рисунком из мелких кружков, указывали на непреклонную настойчивость того, кто один знал о своей жестокости и своих планах.

В середине дня в субботу, 7 февраля, после тщательной проверки улик в течение предыдущих двадцати четырех часов, полиция провела еще один быстрый осмотр, а затем официально открыла Дэвиду доступ в дом. В то время компаний, профессионально наводящих порядок на местах преступлений, еще не существовало. Дверные ручки были запачканы черным порошком для снятия отпечатков пальцев. В матрасе на двуспальной кровати Дэвида и Мануэлы на месте участков, вырезанных криминалистами в качестве вещдоков, зияли дыры. Кровать и стена над ней по-прежнему были забрызганы кровью. Дрю с его полицейской подготовкой понимал, что он справится с уборкой лучше других, и решил заняться ею. Кроме того, он считал, что в долгу перед братом.

Однажды вечером за десять лет до этого их отец Макс Виттун заперся в одной из комнат после ссоры с женой. В то время Дрю учился в восьмом классе и как раз находился на школьной дискотеке. Самым старшим из детей в семье был восемнадцатилетний Дэвид, и именно ему пришлось выбивать дверь после того, как в доме прогремел выстрел из дробовика. Дэвид также уберег родных от зрелища разлетевшихся отцовских мозгов. Их отец покончил с собой за две недели до Рождества. Это событие будто лишило Дэвида уверенности в себе. С тех пор он постоянно пребывал в состоянии нерешительности. И если порой он улыбался губами, то глазами – никогда.

А потом он встретил Мануэлу. И снова оказался на твердой почве.

Ее свадебная фата висела на двери их спальни. Полицейские, полагая, что она может оказаться уликой, расспросили о ней Дэвида. Он объяснил, что это Мануэла отвела фате место на двери – редкое для нее проявление сентиментальности. Эта фата дала возможность мельком увидеть мягкую сторону натуры Мануэлы, ту сторону, которую мало кто знал и уже никто не узнает.

Невеста Дрю училась на медсестру. Она вызвалась помочь ему с уборкой места преступления. Им предстояло вырастить двоих сыновей и развестись после двадцати восьми лет брака. Даже в моменты худшего разлада Дрю шел на попятный, вспомнив, как она помогала ему в тот день: эту твердость духа и доброту он не смог бы забыть никогда.

Они принесли бутыли с хлоркой и ведра с водой. Надели желтые резиновые перчатки. Работа была тяжелой и грязной, но глаза Дрю оставались сухими, взгляд – безучастным. Он старался рассматривать происходящее как возможность чему-нибудь научиться. Работа полицейского предполагает способность к хладнокровному анализу. Надо держаться, даже когда приходится оттирать кровь твоей невестки с медного каркаса кровати. Чуть меньше чем за три часа они стерли следы насилия и навели в доме порядок к возвращению Дэвида.

Когда работа была закончена, Дрю сложил остатки моющих средств в багажник и сел за руль своей машины. Он вставил в замок ключ зажигания, но вдруг застыл, сжался, словно готовясь чихнуть. Странное, неудержимое чувство охватывало его. Возможно, от усталости.

Плакать он не собирался. Слезы были ни при чем. Он даже не помнил, когда плакал в последний раз. Дело было не в этом.

Он обернулся и уставился на дом номер 35 по улице Коламбус. Мысленно перенесся в тот момент, когда подъехал к этому дому впервые. Вспомнил, о чем подумал, пока сидел в машине, готовясь зайти в дом.

Брат и вправду хорошо устроился.

У него вырвался сдавленный всхлип – борьба в попытках сдержать его была проиграна. Дрю уткнулся лбом в руль и зарыдал. Это был не плач сквозь ком в горле, а буря беспощадного горя. Безудержная. Очищающая. В машине пахло аммиаком. Кровь из-под ногтей вычистилась лишь через несколько дней.

Наконец он велел себе собраться. У него находился небольшой предмет, который требовалось отдать на экспертизу. Найденный под кроватью. Никем не замеченный ранее.

Фрагмент черепа Мануэлы.

В субботу вечером следователи полиции Ирвайна Рон Вич и Пол Джессап, надеясь получить дополнительную информацию от близких Мануэлы, позвонили в дверь дома ее родителей на Лома-стрит в районе Гринтри. Им открыл отец убитой Хорст Рорбек. Днем ранее, вскоре после того, как дом был оцеплен и объявлен местом преступления, Хорста и его жену Рут доставили в полицию, где младшие чины допросили их по отдельности. Так Джессап и Вич (последний был назначен главным следователем по этому делу) познакомились с Рорбеками. Двадцать лет, проведенных в США, не смягчили немецкий характер Хорста. Он был совладельцем местной автомастерской и, как говорили, мог разобрать «Мерседес», пользуясь одним только гаечным ключом.

Мануэла была единственным ребенком Рорбеков. Каждый вечер она ужинала с ними. В ее личном ежедневнике в январе значились лишь две пометки – дни рождения ее родителей. Мама. Папа.

– Кто-то убил ее, – сказал Хорст на своем первом допросе в полиции. – Я убью этого типа.

Хорст стоял в дверях, держа бокал с бренди. Вич и Джессап вошли в дом. В гостиной собрались несколько ошеломленных родственников и друзей семьи. Когда следователи представились, каменное выражение исчезло с лица Хорста, и он взорвался. Он не был высокого роста, но в бешенстве словно вдруг вырос. На ломаном английском он кричал, какое отвращение внушает ему местная полиция, заявлял, что ее действий недостаточно. Послушав минуты четыре его гневный монолог, Вич и Джессап поняли, что в их присутствии здесь нет необходимости. Хорст был убит горем и нарывался на скандал. Его бешенство казалось взрывом реактивного снаряда в реальном времени. В ответ можно было сделать лишь одно: положить визитку на столик в прихожей и убраться восвояси.

Душевные муки Хорста имели особый оттенок раскаяния. У Рорбеков была огромная, армейской выучки немецкая овчарка по кличке Поссум. Хорст предлагал Мануэле взять Поссума к ней домой для охраны, пока Дэвид в больнице, но она отказалась. Невозможно было не возвращаться мысленно в недавнее прошлое и не представлять, как Поссум, оскалив пасть, с капающей с клыков слюной при первой же попытке взлома бросается на незваного гостя и прогоняет его.

Панихида по Мануэле состоялась в среду, 11 февраля, в церкви Сэддлбек в Тастине. Дрю заметил на другой стороне улицы полицейских, занятых фотосъемкой. После похорон он вернулся в дом на улице Коламбус вместе с Дэвидом. В гостиной братья засиделись за разговором до поздней ночи. Дэвид сильно опьянел.