– Не хочу. Не хочу, чтобы он приезжал!

Тряхнула головой, сбрасывая руки Дины, и обернулась, нахмурив брови.

– Папе важны только шахты и лопаты! Ему все равно, есть я или нет! Почему ты не можешь забрать меня насовсем?! Почему я не родилась у тебя?! Он меня совсем не любит!

Глаза Эбби наполнились слезами. Дина успокаивающе подняла ладони.

– Ну-ну, не говори так, родная. Твой папа хочет сделать тебя счастливой. Для этого и работает так много.

– Но он даже не знает меня! Не говорит со мной! – воскликнула девочка. Ее щеки покраснели от гнева, – Ему все равно!

Девочка, сцепив руки, уставилась перед собой. Тарелки отнесло на дальний край стола, мисочка взлетела в воздух и со звоном ударилась в стену у окна. По деревянным панелям потекло молоко.

– Абигайль Стюарт, – в голосе Дины появился металл, – прекрати. Она решительно развернула девочку к себе. Губы малышки дрожали.

– Я не хотела, – испуганно пробормотала она.

Дина смягчилась.

– Ну ничего, ничего. Держи себя в руках, Эбби. Не бойся, моя девочка. Боятся те, в ком нет любви, – Дина гладила худенькую спинку и смотрела на белые капли, стекающие по плинтусу. – А ты любишь меня, любишь своих друзей, я люблю тебя, и папа тоже. Да-да, и нечего качать головой, я-то знаю, что это правда. Просто некоторые люди не умеют выражать чувства. Но это не значит, что чувств и вовсе нет.

Эбби перестала всхлипывать и посмотрела Дине в лицо.

– Но папа… Он не знает… Об… этом, – и Эбби покосилась на осколки миски на

полу. – Он разозлится, если узнает?

Дина покачала головой.

– Тому придется смириться, ведь ты его дочка. В любом случае, нет смысла бояться заранее.

Хочешь, чтобы я поговорила с ним?

– Нет, нет, – испуганно шепнула девочка, – Не надо. Не сегодня.

– Но рано или поздно придется.

Низкие тучи заволокли деревню. Туманные клочья плыли над дорогой, будто процессия приведений, разбивались о бампер и смешивались с тяжелой мглой у краев серпантина. Захлопнув дверь машины и проводив взглядом подпрыгивающий пушистый рюкзачок, скрывшийся за дверью школы, Дина задумалась.

***

Том Стюарт, отец Эбби, принадлежал к типу людей, которых называют “самыми обыкновенными”. Высокий, жилистый потомок здешних горняков-старожилов вел такую тихую жизнь, что жители Рокки Лейк почти не замечали его присутствия. Старшие Стюарты до самой смерти участвовали в общественной жизни, аккуратно посещали воскресные службы в церкви, и гордились тем, что их доброе имя ни разу не было замешано в каком-либо скандале. Том работал в той же медной шахте, где когда-то трудился отец. После того, как родителей не стало, шахта закрылась. Том уехал в город, но шесть лет назад вдруг вернулся, и не один, а с маленьким ребенком на руках. На расспросы Стюарт отвечал нехотя. То, что удалось разузнать деревенским, сводилось к нескольким скупым фактам. Эта девочка – дочь Тома. Мать ребенка умерла. Имя малышки – Абигайль.

Стюарт устроился работать в старый кинотеатр, дважды в неделю открывал скрипучие двери для десятка зрителей и неподвижно сидел, погруженный в раздумья, слушая однообразное стрекотание пленки. Остальное время Том проводил в пыли старых золотых шахт, мечтая найти невыбранную жилу и устроить будущее себе и дочери.

Немногословный по природе, он не искал точек соприкосновения с Абигайль, ограничиваясь набором заученных фраз, которые, по его мнению, следовало говорить детям. Стюарт воспринимал детство как некую болезнь, которую нужно перетерпеть, а позже все наладится само собой. Тома раздражала настойчивость Дины в попытках заставить изменить привычный уклад жизни, посвящая время дочери. Эбби нуждалась в семье, нуждалась в отце. После серии конфликтов Дина отчаялась донести до него эту простую истину и постаралась восполнить для Эбби недостаток внимания родителя собой, превратившись из временной няньки в полноценную мать.

Она познакомилась с маленькой Стюарт, когда той было полгода. За окном падал мелкий снег. Дина как раз закончила ремонт в своем кабинете и повесила на светлые стены несколько картин. На одной из них был изображен яркий щегол, присевший на цветущую ветку.

Том вошел, держа на руках маленькую Эбби, и чуть не упал, пытаясь прикрыть ногой дверь.

– Добрый день, мистер Стюарт! Вы у меня редкий гость. Что случилось?

Дина отвернулась от стеклянного шкафа с лекарствами. Том осторожно положил ребенка на кушетку.

– Да вот, с утра хотел везти в ясли, но она все пищит, и такая горячая…

Он неловкими пальцами расстегнул пуговицы вязаной кофточки. Девочка заплакала.

– Ну-ну, дорогая, не плачь, – Дина склонилась над малышкой. – Сейчас мы прослушаем твое сердечко, потом погладим животик, заглянем в ушки. Вот увидишь, все будет хорошо, Эбби, ведь тебя зовут Эбби, не так ли?

Девочка затихла, успокоенная мягким голосом. Дина приложила согретый в ладони стетоскоп к груди ребенка.

– Все хорошо, мистер Стюарт, просто небольшая простуда. Эбби поправится. Следите, чтобы малышка много пила, и не топите камин слишком сильно, чтобы не пересушить воздух в доме. Думаю, через три-четыре дня можно будет вернуть ее в ясли.

Том замялся.

– Мисс Эванс, а нельзя ли выписать ей какие-нибудь лекарства? Дело в том, что четыре дня… Он сокрушенно покачал головой, – У меня новая разработка в четырех милях по реке, через неделю начнутся сильные снегопады… Понимаете? Я не могу, никак не могу!

Эбби лежала на кушетке и тихонько гулила себе под нос, рассматривая картинку, висевшую над головой – цветастого щегла.

Дина поджала губы.

– Никакие лекарства здесь не нужны, мистер Стюарт. Эбби еще совсем крошка.

Том нахмурился и резким движением оправил куртку. Дина хмуро смотрела на него, скрестив на груди руки.

– Что ж, мисс Эванс, спасибо, но мы, пожалуй, съездим в Черритаун. Авось тамошний врач окажется сговорчивей.

Том подхватил девочку на руки и направился к двери. Малышка залилась отчаянным плачем, протягивая ручонки к картине. Дина досадливо цокнула языком.

– Мистер Стюарт, прошу вас, не нужно никуда ездить в такую погоду с больным ребенком.

Том обернулся. Дина вдохнула, словно перед прыжком в холодную воду, и быстро проговорила:

– Поскольку я работаю дважды в неделю, то могу позволить себе помочь. Оставьте малышку у меня, я позабочусь о ней, пока вы не вернетесь.

На губах Стюарта появилось подобие скупой улыбки.

– Что ж, вот это другое дело. Благодарю. Вы очень добры, мисс Эванс.

– Я заеду к половине пятого. Всего доброго, мистер Стюарт.

Когда за ними закрылась дверь, Дина подошла к окну и прислонилась лбом к холодному стеклу.

– Это сумасшествие. Я не справлюсь. Кого я обманываю?

Она вынула телефон, нашла номер Стюарта, задержала взгляд на экране и резким движением сунула назад в сумку. Потом взглянула на яркую птичку над кушеткой.

Картинка со щеглом переехала в Динину старую детскую тем же вечером. Следующим предметом обстановки стала деревянная кроватка. Элис, узнав о случившемся, принесла ящик с игрушками Дэвида.

– Я счастлива, что ты наконец решила сказать «да» переменам, Диндин, – подмигнула она, выкладывая на стол ворох цветных погремушек.

– Это безумная идея, Элис. Я боюсь.

– Все стоящие истории начинаются с безумных идей.

Через несколько дней Дина сидела за столиком городского кафе и рассматривала витрину книжного магазина напротив. Ее внимание привлекла пестрая обложка сборника стихов для малышей. Она улыбнулась, представив, в какой восторг придет Эбби от ярких картинок.

Проходили месяцы. Белокурая девчушка занимала все больше места в мыслях Дины. Под действием безусловной детской любви внутри постепенно рушились давным-давно выстроенные стены.

***

Дина не слышала, чтобы мама хоть раз назвала отца Перси. Только полным именем Персиваль, будто подчеркивая масштаб личности. Профессор-филолог, сотрудник нескольких известнейших университетов мира редко оставался дома дольше, чем на неделю, пока Дина была маленькой. Его портрет украшал собой блестящие обложки научных журналов и резную доску в баре Эдельвейс, на которой висели портреты почетных граждан Рокки-Лейк. Последнее внушало маленькой Эванс гораздо большее благоговение, чем непонятные слова академических трудов. Дина мечтала стать похожей на отца. Быть может, тогда они, наконец, смогли бы поговорить? Девочка любила надевать старые очки Персиваля и представлять себя участницей конференции по древним языкам, где-нибудь в Анкаре или Мумбаи, откуда Персиваль изредка привозил сувениры. Вот они с отцом выходят на сцену, и весь зал, затаив дыхание, слушает о необыкновенном открытии профессора Эванса. Потом он берет ее на руки и рассказывает, как гордится вкладом дочери в науку.