– Что это, черт возьми, было?! Эндрю, ты снимаешь?

В камере показалась рука второго оператора. Очевидно, Эндрю хотел показать, как дрожат его пальцы, но он продолжает выполнять свой служебный долг.

– Адори! Это неправильно! Полетели отсюда! Ни один репортаж не стоит наших жизней. Это «Джавелины». Переносной противотанковый ракетный комплекс. Ими выстрелили со стадиона через удаленную систему наведения на цель. Мы все! Слышишь! Мы все у них как на ладони! У «Храма Душ» есть спутниковое прикрытие, позволяющее видеть все происходящее. Уходим отсюда.

Камера накренилась, показав сначала Чарли, лежащего без сознания, а потом ногу индианки с раной на бедре. Она вела репортаж, никому не говоря об этом. Последние кадры удаляющегося вертолета засняли вид стадиона сверху. Ранее зеленый газон футбольного поля сейчас устилали ряды трупов убитых заложников. Четыре тысячи погибших за первые восемнадцать часов.

4 июля 2025 года. Полдень. Начало Второго Пришествия.

После восемнадцати часов принудительного нахождения на жестком сиденье трибуны болельщика в ошейнике смертника привыкаешь ко многому. Не страшно снять штаны и помочиться под сиденье человека спереди. Плевать, что они сейчас думают! Ценность питья осознаешь на восьмой час, когда жажда усиливается, тело слабеет, а намека на освобождение не предвидится. Вода – источник жизни, но никак не спасения! Психоз у соседей по ряду, взрыв ошейника при попытке бегства, молитва, выстрелы и взрывы неподалеку. Я видел все за эти восемнадцать часов! Уже почти не чувствовался запах крови от того толстого безголового парня, что сейчас валялся в проходе, но следы крови на ступеньках и моей одежде никуда не делись. О кусочке плоти, упавшем мне прямо в руки, я тогда не думал. Просто спрятал мысль в дальний угол сознания, быстро освободив ладони. Вытер их о штаны. Хватало и других причин для паники. Потом буду бояться. Если выживу.

Каждые полчаса приходили террористы и забирали по три заложника из каждого сектора. Мужчин, женщин, детей реже, но тоже уводили. Им было плевать, белый ты или черный. Всех расстреливали. Когда люди отказывались идти, их казнили на месте в назидание остальным. Если отбежать от своего места дальше, чем на десять метров, ошейник взрывался. Ни еды, ни воды, ни туалета, только череда смертей и мысли о том, что ты будешь следующим.

Меня бы тут вообще не было, если бы не весельчак Ричард Крид, уговоривший пойти на футбол в компании его больного отца Стэна. Ричарда увели в первый час, казнив прямо на футбольном поле. От выстрела его голова развалилась на части. Стэн еще до прихода конвоира схватился за сердце и некоторое время не мог прийти в себя. Пока он был бессилен, его сына убили. Когда мистер Крид пришел в себя, некоторое время бормотал: «Я должен был уйти первым». У отца Ричарда был рак сердца. Врачи давали еще пару месяцев. Спустя минут десять он начал горько плакать, держась за грудь. А потом затих и больше не двигался. Крики, выстрелы, казни на поле, а мистер Крид не шевелится. Страшно, неприятно и немного завидно от такой легкой смерти. Мне пришлось и дальше сидеть рядом с его остывающим телом.

Тогда я осознал свою смертность. Сама картина того, как близкий человек навсегда исчезает из твоего мира, оказывает разрушительное действие на неподготовленную психику. Нельзя спрятаться от мысли о смерти. Пропадают бредни о красивой одежде, самобичевании, несправедливости общества. Только ты и смерть, которой наплевать на твои желания. Что я буду чувствовать, когда террорист приставит ствол к моей голове?

Нехорошие мысли имеют свойство сбываться. Нас поставили в одну линию на колени на самый край участка для казней. Четверо палачей в экзоскелетных бронекостюмах, отвечающие на разные углы поля, не менялись за все восемнадцать часов. Единственное что их отличало от других, – белые наплечники и отсутствие жесткой маски, прикрывающей лицо. Они хотели, чтобы заложники, приговоренные к смерти, видели их глаза в последние секунды своей жизни!

Палач подошел к первому человеку в очереди. Женщина, как и все мы, стояла на коленях. Дуло странной автоматической винтовки уставилось ей точно в лоб.

– Ты веришь в бога?

– Да.

Выстрел. Ее тело упало на землю. Палач перешел к следующему заложнику. Старый индеец из резервации на севере штата.

– Ты веришь в бога?

– Мои боги прокляли ли бы тебя в момент рождения!

Выстрел. Но индеец не упал. Пуля прошла выше. Палач намеренно промахнулся.

– Как выглядят твои боги, вождь? Какие у них имена?

– Боги ветра и пыли, Омон и Самураникохатари, – сбивчиво, хрипя из-за прокушенного языка, прошептал он.

– Достаточно. Отведите его к остальным.

Индейца оттащили к группе тех, кого по какой-то причине пока не казнили. Их набралась уже пара сотен. После индейца в очереди оказался старик с седой бородой и пивным брюшком. Заложник уже открыл рот и хотел что-то сказать, но палач не спрашивал. Он прострелил голову, не задавая вопроса. Со следующей троицей террористы поступили так же. Между мной и палачом оказалось всего два человека. Дуло автомата нацелилось в грудь молодой девушки с фанатской раскраской лица, как у ярой болельщицы.

– Ты веришь в бога, женщина?

– Бог наш на небесах, да святится имя твое…

Выстрел. И еще один. Палач прострелил ей сердце и голову, не оставляя шансов на выживание. Теперь от дула автомата и пули в голове меня отделял темнокожий парень одного со мной возраста. Двадцать, может, двадцать один год, большой нос и кучерявые волосы.

– Ты веришь в бога, нигер?

Парень промолчал.

– Я спрошу еще раз в виде исключения. Ты веришь в бога, нигер?

– Иди к черту, белая задница! Бог не кормил меня, когда я подыхал от голода на улицах. Если те твари на небесах не похожи на парней с банкнот, но они нихера не боги. Деньги – вот мой бог!

– Интересный ответ. Проходишь.

Горячее дуло автомата прижалось к моему лбу. Палач не спрашивал, а я не говорил. Я видел по глазам, что он уже принял решение убить меня. Карие глаза, европеец, не старше тридцати пяти со светлой кожей и русыми волосами, выглядывавшими из-под каски.

– Ты веришь в бога?

– Я верю в то, что есть существо несоизмеримо могущественнее нашего представления о боге. И ему наплевать на нас. Плевать на религию и события на этом стадионе. Я верю в карму и в то, что ты однажды сдохнешь так же, как и я: на коленях и с приставленным к голове дулом автомата.

Раздался щелчок. Автомат не выстрелил. Патроны в магазине закончились. Сердце ухнуло, пропуская удар. Палач, не сводя с меня взгляда, достал из разгрузки новый магазин.

– У тебя есть время подумать над ответом, который меня устроит, малыш. Можешь считать недостающий патрон частью судьбы.

Спустя несколько секунд дуло снова уперлось мне в лоб. Палач ни на секунду не сводил с меня взгляда.

– Теперь ты веришь в бога?

– Мой бог остался прежним.

Раздался выстрел. Палач застрелил следующего человека в очереди вместо меня. Потом задавал тот же вопрос остальным приговоренным к смерти. Не считая индейца и темнокожего парня, только один из заложников смог дать ответ, устроивший этого сумасшедшего ублюдка. Команда чистильщиков начала оттаскивать тела, а я так и стоял на коленях перед палачом. Не живой, но и не мертвый.

Палач встал передо мной, дожидаясь следующей партии людей на казнь. Достал бутылку воды из подсумка и начал пить.

– Раньше в христианстве наказывали стоянием на коленях на сушеном горохе. Спустя минуту боль была такой сильной, что ты просто не мог не думать о ней. Твое колено, – он указал дулом на меня, – сейчас упирается в кусочек чьего-то черепа.

– Это не имеет значения.

Палач кивнул, насколько ему позволяла жесткая броня на шее.

– Бог действует через наши руки. Видит нашими глазами и говорит нашими губами. Кажется, к этому сводится смысл большинства религий? Однако вера в нечто большее, чем ты сам, сильно укрепляет волю человека. Все мы умрем. Одни раньше, другие позже.