Наступила весна. Кира очень любила это время года. Но сейчас ей было не до откровений природы. Алеша стал часто оставаться у друзей на ночь. Он не давал ей адреса и телефона, но всегда предупреждал ее об этом, звонил вечером и утром, говорил, что у него все в порядке. Но слово «порядок», к сожалению, они понимали по-разному.

Ее жизнь превратилась в сплошное ожидание чего-то неожиданного и страшного, она покорно подчинилась этому непроходящему страху за сына, который словно сжирал ее изнутри, постепенно подтачивая ум, сердце, нервы. За несколько месяцев она потеряла то, что с таким упорством и любовью создавала всю жизнь. Она оставалась одна.

Был прохладный апрельский вечер. Кира возвращалась с работы, привычно перебирая в уме места, где сейчас мог быть ее Алеша. Снег почти везде уже стаял. Кира присела на скамейку и взяла в руку веточку небольшого кустика, росшего рядом, поглаживая пальцами набухшую глянцевую почку. «Гладенькая такая. Скоро листочек появится. Маленький. Да, жизнь продолжается…»

– Это вы мне? – голос рядом заставил ее отвлечься от своих мыслей.

– Ой, извините, задумалась, – смутилась Кира.

– Да ну что вы, с кем не бывает. А действительно, как чудесно вокруг!

На скамейке рядом с ней сидела женщина лет шестидесяти пяти, ничем особенно не выделявшаяся. Но что-то в ней все-таки было необычное… Кира немного развернулась и посмотрела на собеседницу. Ну да, конечно. Глаза. Глаза были необычные. Темно-темно коричневые, почти черные и очень живые. Словно два уголька, светившиеся ярким светом откуда-то изнутри. Кире даже показалось, что глаза этой женщины живут отдельно от соответствующих ее возрасту морщинок вокруг них. Молодые, жизнеутверждающие огоньки. Вот именно, жизнеутверждающие! Женщина смотрела на нее улыбаясь, и Кире вдруг захотелось рассказать ей все. Она почему-то была уверена, что эти глаза должны ее понять и помочь ей разобраться прежде всего в ней самой. И она начала рассказывать. Все подряд. Она даже не поинтересовалась, есть ли время у этой незнакомой женщины, но Кира смотрела в эти глаза, и ей казалось, что она разговаривает только с ними. И они ее понимают. А для нее сейчас, наверное, это было самым главным.

– И теперь я просто не знаю, что делать, – закончила она свой рассказ, пытливо заглядывая в эти необыкновенные глаза.

Женщина немного помолчала, словно что-то вспоминая, и потом тихо сказала:

– Моя бабушка много лет назад, когда я была еще совсем юной, сказала мне такую фразу: «Чужого не возьму, своего не отдам». Я тогда пыталась с ней спорить, что-то доказывать. Поняла я потом, много лет спустя, и поверьте, мне стало намного легче жить. И не только мне, но и тем, кто был рядом со мной.

– Я тоже не понимаю, – удивилась Кира. – «Чужого не возьму» – это ясно, но я готова отдать ему все, даже свою жизнь.

– А вы уверены, что ему нужна ваша жизнь? Ведь у него есть своя, и, сколько бы вы ни старались, только ему решать, какой она будет.

– Но ведь я хочу ему помочь! – не унималась Кира.

– Помогать надо тем, кто просит этой помощи, а иначе – бесполезно.

«Что она говорит?» – думала Кира. «О чем должен попросить ее Алешка? Чтобы она не пускала его к друзьям, или не давала пива? Чушь какая-то. Какой-то пустой разговор», – и она снова взглянула на женщину. Какие удивительные все-таки глаза. Нет, она не могла им не верить. Этот искрящийся свет проникал внутрь ее, подпитывая и прибавляя сил.

– Извините меня, – женщина встала. – Мне пора.

– Ой, это вы меня, пожалуйста, извините, – вдруг спохватилась Кира. – Простите, ради Бога.

– Ну, что вы, что вы, не извиняйтесь, пожалуйста. Мне было очень приятно провести с вами время. Буду очень рада, если хоть чем-то смогла вам помочь. Всего доброго. Удачи вам и будьте здоровы, – и она пошла ровной уверенной походкой к автобусной остановке.

«Как неудобно получилось», – подумала Кира. «Совершенно незнакомая женщина, а я – со своими проблемами. Но какие же все-таки необыкновенные глаза», – и она неторопливо поднялась со скамейки.

Вечер она провела в привычном одиночестве. Из головы не выходила фраза, сказанная незнакомой женщиной. Кира прокручивала ее в голове уже сотый раз и никак не могла понять, как же все-таки она должна себя вести с сыном. Как-то по-другому, но как? И ничего не могла придумать.

Позвонил Алеша. «Слава Богу, живой, здоровый», – с облегчением подумала Кира и начала разбирать постель.

Телефонный звонок прозвенел резко и вызывающе громко. Кира рывком схватила трубку, которую всегда клала рядом с подушкой.

– Тетя Кира, – она узнала Вовку из соседнего дома, – вы только не волнуйтесь.

Классический прием, когда хотят сообщить что-то ужасное. У Киры перехватило дыхание. В середине живота образовалась противная холодная пустота.

– Вы только не волнуйтесь, тетя Кира, – продолжал Вовка. – У нас тут небольшая потасовка случилась, милиция разняла, «скорая», сейчас все нормально, тихо. Вы только не волнуйтесь…

Сковывающий холод медленно расползался внутри и достиг уже самых кончиков пальцев на ногах.

– В какой он больнице? – язык отказывался подчиняться клокочущим в голове мыслям.

– На «Горку» его повезли, тетя Кира, туда всех на «скорой» привозят, вы только…

Она выключила телефон, не дослушав, что еще ей может сообщить напуганный Вовка. «На «Горку», на «Горку», вертелось в голове, пока она впопыхах натягивала одежду. Кира выбежала на улицу. До больницы было полчаса ходьбы. Она даже не стала ловить машину. Ей нельзя было тратить ни одной секунды. Она знала, чувствовала, что от этого зависит жизнь ее сына. Кира бежала по темным улицам, задыхаясь от волнения. «Горка», «Горка», – как заклинание повторяла она в такт своим шагам. «Только будь живой, ради Бога, только живой!» – это была ее просьба, ее молитва.

Корпуса городской больницы были разбросаны по разным районам города. Один из них располагался на невысокой возвышенности, поэтому получил «местное» название «Горка». Кира на полном ходу вбежала в приемный покой.

– Тут сына моего привезли! – набросилась она на молоденькую сестричку, испуганно смотревшую на нее, – что с ним? Он живой?

– Как фамилия? – сестричка раскрыла регистрационный журнал.

– Алеша, – машинально ответила Кира.

– Вы мне фамилию скажите, – настаивала девушка.

– Извините, Рождественский Алеша. Семнадцать лет. Почти.

Девушка провела пальчиком по строчкам.

– Он сейчас в операционной. Черепно-мозговая травма, перелом челюсти, открытый перелом ноги… – она подняла глаза на Киру. – Вам плохо? Может укольчик?

«Слава Богу, жив! Жив!» – Кира закрыла глаза. Тело ее как-то сразу обмякло, голову заволокло тяжелым серым туманом, в висках стучало: «Жив, жив, жив…»

Она очнулась от резкого запаха нашатырного спирта.

– Ну, вы меня и напугали, – медсестра выбросила использованную ватку в специальную ванночку, – врачи-то все в операционной, а вы тут падаете. Еле успела подхватить. Я же вам говорю, теперь уже все в порядке. Жить будет. Врачи у нас классные! Не волнуйтесь. Завтра сами увидите.

– Спасибо, – еле слышно прошептала Кира. – Можно я еще немного посижу, сил нет идти.

– Посидите, – добродушно ответила девушка. – Может, какая из наших машин в вашу сторону поедет, подбросит.

– Спасибо большое, – еще раз поблагодарила Кира и снова закрыла глаза.

Киру пустили в палату к сыну только на третий день. Травма оказалась достаточно серьезной, и он почти все это время был без сознания. Кира подошла к высокой неуклюжей кровати. Голова Алеши была вся забинтована, оставались только прорези для глаз. Одна нога в гипсе была приподнята на специальных подвесках, с обеих сторон стояли капельницы. «Рождественский Алексей Вениаминович», – прочитала Кира на перевернутой горлышком вниз поллитровой бутыли с лекарством. «Алексей Вениаминович», – повторила она про себя. – «Как взрослый». Да, вырос ее сын, ее Алешка. Он действительно уже взрослый, и ей придется с этим смириться. И, видимо, придется смириться и с тем, что в своей новой взрослой жизни он еще не раз будет пробивать лбом стену и прокладывать себе путь по тем дорогам, по которым она уже прошла в свое время. И все равно он будет идти по ним сам, веря только себе и своему опыту.