Ночь, проведённую после этого в пустом гостиничном номере, не хочется вспоминать. Дэвид бы уехал домой, но последний поезд ушёл часа два назад, да и потом, назавтра (то есть уже на сегодня) у него было намечено в Манчестере ещё одно дело. Такие вещи, как тест на ВИЧ, он тоже предпочитает делать подальше от дома. Шеффилд — городок, конечно, не самый маленький, но никогда не знаешь, в какой клинике навстречу могут попасться твои ученики… или их родители. Не то чтобы Дэвид пренебрегал правилами безопасности, да и бурную сексуальную жизнь он, можно сказать, никогда не вёл… но всё же он спал со случайными партнёрами, а в таких делах он предпочитал быть уверенным, а не надеяться на лучшее. В последнем Дэвид бросил упражняться уже очень давно.

Отстояв небольшую очередь и с горем пополам заполнив обязательную, хоть и анонимную, анкету (правила её заполнения вряд ли часто менялись, но Дэвид, приходя примерно раз в год, то и дело попадал на новый вариант и был вынужден разбираться в нём заново), он зашёл наконец в кабинет. Пожилая медсестра, не скрывая отвращения, наполнила пробирки его кровью и велела явиться за результатом через неделю. Она явно была из тех, кто считал, что этот анализ сдают одни только «чёртовы педики». Что ж, в его случае она не ошибалась. На ненависть незнакомцев Дэвиду практически всегда было плевать, но настроение от этого, конечно, не улучшилось. Он подумал было погулять по городу, развеяться, но погода была как назло по-осеннему хмурой, да и вообще для этого куда больше подходил родной зелёный Шеффилд, так что Дэвид отправился домой.

Но после долгой дороги гулять ему больше не хочется. Он идёт по улице к дому, устало опустив плечи, стараясь не выносить оценку этим выходным, не сравнивать то, что он получил от них, с тем, чего ему на самом деле не хватает в его одновременно и бурной, и однообразной жизни школьного учителя. Машинально забирает из ящика почту и среди счетов и журналов замечает конверт.

Письмо. От Дональда Скриппса. Именно сейчас.

Жизнь, да ты издеваешься.

Дэвид бросает конверт вместе с остальным содержимым ящика на кухонный стол, оставляет дорожную сумку на полу в прихожей и, с легким чувством вины игнорируя жалобно мяукающую Мисс Беннетт и на ходу раздеваясь, отправляется в ванную комнату. Тёплая ванна всегда была одной из тех простых вещей, которые помогали ему немного расслабиться и хоть ненадолго почувствовать себя лучше (особенно, если добавить достаточно пены). Можно было надеяться, что после этого проснётся наконец аппетит и захочется как следует пообедать и выпить большую чашку любимого чая… И, может быть, тогда у него хватит душевных сил открыть и прочитать это дурацкое письмо, о чём бы оно ни было.

В письме ничего особенно страшного не обнаруживается. Оно немного сумбурное, но очень искреннее, и оставляет странное беспокойство в душе Дэвида. Он не сразу понимает, за что Скриппс пытается извиниться, потому что сам он не ждал абсолютно никакой благодарности за то, что ему пришлось тогда сделать для друга. И теперь, получив эту благодарность, он чувствует себя некомфортно. Он, конечно, рад узнать, что для Дона всё обошлось удачно, но, честно говоря, предпочёл бы вообще не думать об этом… Хотя, конечно, всё равно думал, кому он пытается врать.

Он понятия не имеет, чем и как уместно было бы ответить на это письмо в сложившихся обстоятельствах, и, подумав, решает вовсе не отвечать. А если при виде знакомого размашистого почерка у него нестерпимо ноет грудь и комок застревает в горле, так ведь об этом никому знать не обязательно. «Что сказал я и сделал — всё было не так. У меня в голове — сплошной кавардак…»** — крутятся и крутятся в памяти горькие строки.

«Так удачи тебе, до свиданья».

***

Дональд с тревогой ждёт ответа, но время идёт, а ответа всё нет. Он старается убедить себя, что это к лучшему. Он сказал Дэвиду то, что хотел сказать. Если тот не отвечает — значит, не хочет. Давно пора выбросить это всё из головы и полностью переключиться на работу и семью.

Но мелкая коварная заноза в мыслях всё же остаётся.

Комментарий к ЧАСТЬ 2

*O tempŏra, o mores! (лат.) — О времена, о нравы! (Цицерон)

**Познер вспоминает вот это пронзительное стихотворение А. Э. Хаусмана:

Ну ладно, больше мы не друзья.

Так руки пожмём на прощанье.

Что сказал я и сделал — всё было не так.

У меня в голове — сплошной кавардак.

Так удачи тебе, до свиданья.

Но если трудно будет тебе

И ты попадёшь в беду,

Вспомни того, кто тебя любил,

Кто тебе искренним другом был:

Свистни — и я приду.

(Перевод Г. Бена)

Оригинал стихотворения: http://www.poemtree.com/poems/ShakeHands.htm

========== ЧАСТЬ 3 ==========

Переключиться Дону оказалось не так просто, как хотелось бы. Он-то думал, что если когда-то это получилось, значит и снова получится. Однако он не учёл, что тогда он мог сосредоточиться на любимой женщине, которая так же нежно любила его в ответ. Сладкое волнение взаимной любви без труда затмило смутную тоску упорно подавляемого чувства, о котором он был уверен, что оно безответное… Что ж, теперь эту отговорку можно было вычёркивать, Дэвид ясно дал понять, что давно испытывал как минимум влечение к нему. А что касается любимой и любящей… Дональд долго старался не задумываться об этом, но много лет повторяющиеся паттерны довольно красноречиво говорили о том, что былое чувство если и не угасло, то очень сильно изменилось за эти годы. Может быть, привычка сыграла злую шутку, или просто поменялись приоритеты… но им всё чаще неинтересно вместе, они предпочитают проводить время за своими занятиями, Ханна охотнее общается с подругами, чем с ним, а он… предпочитает общаться с детьми. Сложно, на самом деле, чувствовать влечение к постоянно слегка раздражённой женщине, постоянно слегка недовольной и очень прозрачно на это намекающей… И грустно видеть, что так она реагирует только на него. С детьми, с друзьями, с соседями и коллегами она по прежнему ласкова, весела и заинтересована, но его присутствие как будто неизменно понемногу отравляет её жизнь. Так это выглядит со стороны, но, как ни странно, она сама этого совершенно не замечает. Попытки Дона поговорить с ней об этом заканчиваются её обидами: что за претензии предъявляет ей родной и любимый муж? Она недостаточно весела? Она не так на него посмотрела? Ему самому становится неловко, когда он понимает, как звучат для неё его слова. В конце концов, причины её недовольства редко бывают надуманными. Он, разумеется, тоже не идеален, и она, конечно же, тоже много работает и устаёт. И никто не может требовать от человека постоянно быть всем довольным и радостно разогревать ужин для задержавшегося супруга, который вообще-то обещал к этому ужину купить хлеба и, разумеется, забыл. В начале отношений им это казалось не стоящими внимания мелочами, но за годы этих мелочей накопилось так много, что довольно утомительно стало ходить вокруг этих гор на цыпочках, ежеминутно опасаясь обвала. Для Ханны не менее утомительно, чем для него, он понимает это. Но ему так хотелось пронести сквозь годы их первоначальную любовь, хотелось растить детей в атмосфере гармонии и счастья, а не вечных пикировок или молчаливых упрёков.

Однако, как это ни больно, приходится признать, что атмосфера в семье сменилась довольно давно. И Дону было бы гораздо легче, если бы Ханна прислушалась к нему и перестала закрывать на это глаза. Может быть, им удалось бы тогда сохранить тепло хотя бы дружеских отношений. Но, видимо, она не считает отсутствие любви чем-то нормальным для супругов, чем-то, что можно пережить, в чём можно себе и друг другу признаться. Может быть, поэтому и ведёт себя так, будто он просто обязан по-прежнему любить её, будто ничего существенного не изменилось.

Хуже всего то, что она пытается всё контролировать. И, честно говоря, заходит порой слишком далеко. Например, после очередного аврала на его работе заглядывает в его контакты на телефоне и обнаруживает там новое женское имя.