— Я готов помочь. Что нужно сделать?

Ханна вздыхает.

— Я уже замоталась просто. Не могу. Каждый день, всё-таки, это уж слишком. Забери их хотя бы из школы завтра. И в четверг. Я с Лиззи ключи передам.

— Хорошо.

— И не вздумай мозги им пудрить опять! Называть свои извращения «любовью», додуматься надо!

— Я не собираюсь им говорить того, о чём они не спросят. Но если спросят — скажу то, что думаю. Если тебя это не устраивает — боюсь, это твои проблемы. Так мне приезжать за ними?

Ханна фыркает, но отвечает «Да».

Дон закрывает глаза и глубоко вздыхает. Завтра он увидит их снова, после почти месяца сомнений и неопределённости. Не так долго, как он опасался… но в их жизни произошло очень много событий, наверняка. Событий, о которых ему ничего не известно. Непривычное ощущение.

Он подходит к школе, дети ждут его в их обычном условленном месте. Генри выглядит так, будто хотел бы побежать ему навстречу, но Лиззи держит его за руку, и он сдерживается. Дочь смотрит на Дональда без улыбки и чуть исподлобья. Он старается отодвинуть в сторону чувства, охватывающие его при этом зрелище.

— Привет, — говорит он им так же серьёзно. Он слишком уважает их, чтобы пытаться заискивать.

— Привет, — хором отвечают они. — Пойдём, — добавляет Лизз.

Он чувствует, что они приглядываются к нему. Он не мешает им. Что же Ханна им такое сказала, что они думали, что он будет выглядеть по-другому?.. Впрочем, может быть, и не в этом дело.

Тронувшись с места, Дон рискует нарушить молчание:

— Как вы, ребята? Как жизнь?

Лиззи начинает рассказывать о своих отметках. Генри, потупившись, молчит. Дон качает головой:

— Лизз…

— Что? — спрашивает она.

— Я не спрашивал о твоих оценках.

— Нет?

— Это хорошо, что в школе дела неплохо. Но мне все-таки гораздо важнее — вы сами. Что вы чувствуете? О чём думаете сейчас?

Лиззи в ответ тоже опускает глаза. Дон ругает себя, пугаясь, что всё испортил. Но вскоре он слышит тихий голос Генри:

— Без тебя всё не так.

И Лиззи подхватывает:

— Без тебя всё совсем не так! Зачем ты ушел от нас, папа?

— Мама плачет, — пускается Генри в рассказ. — Теперь уже реже, а сначала — вообще каждый день! И она устаёт нам читать и не успевает играть с нами. Почему ты не хочешь вернуться домой?

— Ты нас больше не любишь? — с обидой в голосе предполагает Лиззи.

Дон останавливает машину у их дома. Глубоко вздыхает и как можно спокойнее старается ответить:

— Я люблю вас. По-прежнему очень сильно люблю.

Голос все-таки, конечно же, дрожит. Дон прижимает руку к губам. Дети настороженно молчат на заднем сидении. Он вздыхает ещё раз и оборачивается к ним.

— Мы приехали, ребята. Пойдёмте в дом.

Он не берёт ключи у Лиззи из рук, а предлагает ей самой открыть замок. Ей нравится роль взрослой, он помнит это. Она серьёзно и важно запускает их в прихожую, сама вешает ключи на место. Робко подходит к Дону… и крепко-крепко обнимает. С другой стороны его обхватывает Генри. Дональд опускается на колени, чтобы не возвышаться над ними, — и понимает, что не сможет сдержать слёз. Дети тоже всхлипывают, конечно. Он так скучал по ним.

— Я… хотел бы не расставаться с вами. Уйти от вас мне было тяжело. Но всё же жить с вами здесь, в этом доме, мне больше… неправильно.

— Потому что ты согрешил? — серьёзно спрашивает Лизз.

— Знаешь, нет, я думаю, что не поэтому, — отвечает он. — Просто… продолжать жить с мамой, когда я люблю совсем другого человека — это как-то… нечестно.

— Мама не говорила, что ты любишь кого-то.

— Она не верит, что я люблю.

— Но почему?

— Я не могу отвечать за неё, Лизз. О том, что мама думает и во что верит, может рассказать только она.

— Она обо всём этом какими-то загадками говорит.

— Может быть, у неё есть причины для этого. Может быть, вы поймёте её слова позже, со временем.

— Хм. Может быть.

— Но нас-то ты точно любишь? — уже заскучав от разговоров, переспрашивает Генри самое главное.

— Точно, — улыбается Дон.

— Тогда, может быть, ты нам почитаешь?

— Ух ты, а я уже думал, вы никогда не попросите!

Подхватив за руки, дети увлекают его показывать свои новые книжки.

Дождавшись Ханну в тот день, он практически сразу уходит. И в четверг поступает так же. После этого, должно быть, она начинает чуть больше ему доверять, потому что такая его помощь становится регулярной. Дон с удовольствием посещает весеннюю школьную ярмарку и несколько матчей Элизабет, даже пару раз гуляет с ними в парках развлечений и ходит в кино. Ему иногда кажется, что они гораздо чаще теперь просят его о каких-то подарках и сладостях, чем было прежде. Он сначала поддаётся, но потом догадывается уточнить у Ханны насчет какой-то очень нужной им игровой приставки… и выясняет, что они уже получили вместо неё похожую, чуть попроще, но действительно хорошую. Он вздыхает и качает головой: дети явно пытаются получить выгоду от ситуации, а заодно и заглушить свою тревогу, заставив родителей доказывать любовь… вот таким способом. Дональд решается посоветоваться с Познером: тот всё же педагог. Дэвид подтверждает, что время от времени видит со стороны подобные истории. И может точно сказать, что никакие подарки не делают таких детей счастливыми. Помогает только проводить с ними время, столько, сколько возможно. Дон говорит об этом с Ханной, и она разрешает детям ему звонить. Они теперь часто болтают по вечерам, и он снова в курсе их дел, новостей и пристрастий. Они снова расспрашивают его обо всём.

Некоторые вопросы оказываются очень трудными. «Пап, почему же ты всё-таки нам так долго врал? И почему ты, ну… изменил маме?», — спрашивает Лизз, сидя с телефонной трубкой в своей комнате, с Генри под боком, чтобы ему тоже было слышно. Дон, конечно, понимает, почему ребят так волнует этот вопрос. Им сейчас нелегко: один из столпов их мироздания вдруг перестал выглядеть надёжным и устойчивым. Они не могут понять: то ли папа плохой и его нельзя любить (а они любят!), то ли эти поступки для хорошего человека в принципе допустимы. Им трудно представить неоднозначные ситуации, оттенки между чёрным и белым. Он отвечает так честно, как может, хотя и не уверен, что они понимают всё, что он надеется донести. После этого вопрос Генри «Папа, а ты правда извращенец?» вызывает сначала даже приступ веселья, но Дон сдерживается: вопрос ведь был задан всерьёз. Он думает над ответом. Извращенец — это вообще-то кто? «Я… не получаю удовольствия, делая с людьми что-то против их воли, если вы об этом. Но то, что я чувствую к Дэвиду… многие считают это извращением любви, неправильной любовью, понимаете? Вот только сам я никогда так не считал. Даже когда не знал, что это и меня касается.» Он чувствует, что этим ответом порождает десятки новых вопросов вроде «Не знал? То есть можно не знать, а потом узнать?» или «Так значит, мама тоже думает, что у тебя извращение любви?», но дети их не задают. Видимо, информации к размышлению им пока достаточно. Дон надеется, что к тому времени, когда они будут готовы эти вопросы задать, они не утратят к нему доверие — например, сопоставив образ отца и передающиеся из уст в уста в виде школьного фольклора подробности о том, в чём конкретно заключается извращённость такой любви по мнению обывателя.

***

Приезжая в квартиру к Скриппсу, Дэвид видит маленькие бытовые подробности его жизни, которых не было заметно в гостиничных номерах. Что-то из этого даже знакомо ему по визитам в комнату Дона в университетском общежитии: распечатки статей, разложенные главным образом на полу, где их удобно охватить одним взглядом, или домашний свитер Дона — не тот самый, конечно же, но очень похоже растянутый и поношенный… Запасные очки, забытые в самых неожиданных местах, и чашка из-под чая, которую то и дело можно обнаружить на любой горизонтальной поверхности. Эти находки вызывают улыбку и водопады воспоминаний, но встречается и что-то, чему он прежде никогда не был свидетелем. Например, он не видел, как Дон готовит что-то серьёзнее бутербродов — когда только научился? Дэвид не ожидал, что сдержанный интерес к кулинарии — ещё одна их общая черта. Как гладит рубашку на завтра — быстро, но аккуратно и как-то вдумчиво. Как молится вечером перед сном.