– Пойдем! – Валерка потянул его за рукав. Шилов послушно потопал за ним.

Они шли через поле. Трава была сухой и высокой, хлестала Шилова по ногам, забиралась в штанины. Валерка бежал уже далеко впереди. Шилов старался не отставать и, спотыкаясь, несся за ним. Вскоре они вышли на дорогу. Слева остался город, темный и необжитый его район, а справа дорога пряталась за покрытыми буйной растительностью холмами. У обочины стоял деревянный указатель – скверно обструганный столб и заостренная деревянная планка cо стершейся надписью. Впрочем, Шилов и без указателя знал, куда ведет дорога, а вела она прямиком к печальному дому.

– И что мы там забыли? – спросил он у запыхавшегося Валерки. Валерка махал руками, мол, сейчас отвечу, но не отвечал, дышал хрипло, в горле у него свистело. Он заходился в кашле и отплевывался. Шилов подошел к нему, наклонился, похлопал по плечу, спросил:

– Слушай, может за водой сбегать?

– Не-ет, – протянул Валерка, встал прямо и сказал уверенно:

– Пойдем. Мля.

– В печальный дом?

– Да.

– Зачем?

– Я знаю, что Соня искала в городе своего сына, – выдохнул Валерка. – Проненко мне сказал. И тогда я уговорил ребят вернуться, млин, пораньше, притворился, что мне нездоровится, побежал по улице, будто бы домой, и увидел, как Дух уводит с собою белоголового старика. Я понял, что это Сонин сын, почувствовал это, понимаешь? У меня случилось предчувствие!

– Погоди-погоди, это значит…

– Это значит, мля, что Дух объявит завтра, что Сонин сын поселился в печальном доме, и Соне станет дурно, поэтому нам надо уговорить Духа, чтобы он не говорил этого, но сам я не смогу никого уговорить, вот и позвал тебя…

Печальный дом серой махиной взметался над холмами, расталкивал их молчаливой своей мощью. Окна горели желтым, словно кошачьи глаза, из открытых форточек доносился чей-то тихий плач, несвязный шепот. В окнах было серо и тихо, лишь иногда темные силуэты мелькали за шторами. Ставни скрипели на ветру, стучали по шершавому серому камню. Дух сидел на скамейке у высоких деревянных ворот, ведущих в дом, и раскуривал трубочку, лениво поглядывая в сторону Шилова и Валерки. Его черные длинные волосы были собраны в хвост, из-под распахнутой шинели выглядывала покрытая въевшимися желтыми пятнами тельняшка. Ноги Дух вытянул вперед. На ногах у него были портянки, запах от которых шел очень неприятный. Дух знал это и еще дальше вытягивал ноги. Он ехидно улыбался, выпуская изо рта дымные кольца. На плоском камне у скамейки стояли кирзовые сапоги.

Валерка сконфузился, когда увидел Духа, и застыл на месте. Шилов, собравшись с мыслями (а более, хоть и смешно это звучит, с духом), подошел к Духу и заговорил нарочито бодро, хотя никакой бодрости не чувствовал, а чертовски боялся и самого хозяина печального дома и этого проклятого места.

– Здорово, служивый!

– Здорово, Шилов, – лениво протянул Дух и свободной рукой пригладил сальные волосы: – Слушай, Шилов, давно тебя хочу спросить, среди ваших парикмахера нету случайно?

– Парикмахера?

– Ну да, парикмахера. Понимаешь, давно постричься хочу, но не получается что-то, а какой я Дух с такими, с-сука, лохмами? Ножом уже хотел обриться, но подевал его куда-то, а у ваших просить стыдно, только у тебя можно, потому что ты вроде хороший малый, да у этого придурка за твоей спиной тоже можно, но бесполезно, потому что он не ответит ничего, от страха обделается.

Шилов судорожно искал, что ответить, но ставни хлопали, люди за светлыми окнами перешептывались, ветер гудел в водосточной трубе, и Шилов никак не мог собраться с мыслями. От портянок воняло просто невыносимо. Дух, усмехаясь, вытягивал их чуть не к самому носу Шилова.

– Парикмахеров среди наших нет. Вроде…

– Нет?

– Дух, – решился, наконец, Шилов, – мы к тебе, собственно, по делу.

– Да какие у вас дела могут быть? – удивился Дух и выпустил дым Шилову в лицо: – У вас дел не может быть по определению, кроме геликоптера вашего дурацкого, но ведь ты, Шилов, я знаю, на нем не летаешь. А вот вчера, например, у леса на западе из земли оружие поперло: винтовки, гранаты, даже гранатомет один выплюнуло – кто это все убирал? Дух! Протянул ему руку помощи кто? Хренушки! Одни на геликоптере летали, другие голышом в речке купались. А потом? Очередной молчальник появился! Кто-нибудь помог его сюда привести? Нет, сударь, никто не помог! Даже не предложили помочь, не поинтересовались. А он здоровый, с-скотина, еле дотащил. Я ведь самый обычный солдат, Шилов, только и умею, что бухать да родину защищать, таскать на горбу молчальников не обучен. Хочешь на молчальника посмотреть, Шилов?

– Я…

– Пойдем-пойдем! – воскликнул Дух, резво натянул на дурно пахнущие ноги кирзачи, поднялся и потащил Шилова к входной двери. Шилов не успел опомниться, как оказался внутри печального дома. Он оцепенел от страха. Сердце затрепыхалось как рыба в сетях. Глаза смотрели и не видели – до того жутко Шилову сделалось. Но Дух тянул за собой все дальше и дальше, и ничего страшного не происходило. Они шли по коридору, на стенах которого висели нарисованные пастелью натюрморты и осенние пейзажи, под потолком висели хрустальные люстры, на полу лежал мягкий красный ковер с вышитыми тюльпанами и розами. Встречались двери, за которыми протяжно скрипели половицы. Шилов снова вздрагивал, но уже спокойнее, и, чтобы отвлечься, следил за кирзачами Духа, за тем, как они оставляют грязные следы на чистом ковре. Он мысленно цокал языком, думая, что Духу придется трудиться остаток ночи, чтобы прибраться за собой.

Дух остановился у одной из дверей, вытащил из-за пазухи связку ключей, быстро подобрал нужный и вставил в замочную скважину. Схватился за резную лаковую ручку, потянул на себя. Дверь скрипнула. Из комнаты громко, но непонятно зашептали. Страх вернулся к Шилову с новой силой. Он хотел сказать: «Дух, знаешь что, я, пожалуй, не пойду с тобой, в жопу такие приключения», но не успел, потому что Дух толкнул его в комнату и захлопнул за ним дверь.

Шилов зажмурился, а потом все-таки решился открыть глаза и сначала увидел только богато обставленную комнату: кирпичный камин, в котором уютно потрескивали, раскидывая искры, березовые полешки, прекрасные картины на высоких стенах, изящную мебель красного дерева, старинный телефонный аппарат на столе, лампу с зеленым абажуром, сплетенное из виноградной лозы кресло-качалку. Лишь потом он почувствовал, что в комнате пахнет старческим потом и увидел безумного старика, который качался в кресле и смотрел вроде и на Шилова, а вроде и мимо. На старике был красный поношенный халат с широким поясом и большие алые тапки, в которых утопали болезненной желтизны тонкие ноги. В его изумрудных глазах, ярких как у молодого, Шилов увидел отражение Сонечки. Старик пускал слюни и бормотал абракадабру беззубым ртом.

– Здравствуйте, – прошептал Шилов и замялся. Поискал глазами, куда можно сесть, желательно подальше от старика, не нашел и остался стоять.

Старик оттолкнулся ногами от пола и закачался в кресле. Ноздри его раздувались, как у зверя, который учуял незнакомый запах, на глаза наворачивались слезы, а костяшки пальцев, вцепившихся в подлокотники, побледнели.

– Я здесь, потому что… мать твою, зачем я здесь?… потому что хочу помочь вам, – сказал Шилов и подошел к камину, чтобы подбросить в него поленьев, но дров в топке хватало, и он остановился в нерешительности. Старик поворачивал голову вслед за ним, но смотрел все равно сквозь и беззвучно плакал.

Шилов подошел к столу, поднял телефонную трубку, поднес к уху. Гудок, как и ожидалось, отсутствовал. Он вернул трубку на рычаг, телефонный аппарат тихо звякнул. Старик затрясся, задрожал и расхохотался, открыв беззубый рот, вывалив наружу желто-красный язык. В комнате завоняло прокисшим молоком. Шилов попятился к стене, не сводя глаз со старика.

– Скажите, – прошептал он, – вы помните Соню?

– Нищие, – вдруг очень ясно произнес старик и посмотрел куда-то за спину Шилова. Шилов обернулся, думая, что увидит картину, на которой изображены эти самые нищие, но ничего не увидел, кроме пустой стены, королевских обоев и черных теней, созданных камином, и зеленого отсвета, сотворенного абажуром. В углу стоял книжный шкаф, набитый древними книгами. Шилов подошел к нему. Провел пальцем по стеклу, открыл дверцу и вытащил наугад солидный том в черной обложке. Открыл фолиант где-то на середине и хотел почитать вслух, надеясь занять старика, но не сумел, потому что книга была исписана каракулями. Некоторые буквы напоминали кириллицу, другие – латинский шрифт, а третьи – вообще непонятно что.