– Не… знаю… – ответил Стивен и продолжил украшать стену уродливыми узорами. «Краска» стекала к сырой земле, разъедала ее, как кислота.

– А кто знает? – приосанившись, осведомился Семеныч, и в этот момент с неба, прямо перед его носом, спустилась веревочная лестница. Немало удивленный Семеныч осторожно потрогал ее пальцем – лестница неохотно качнулась. Это была крепкая лестница. Он посмотрел наверх и увидел, что начало ее теряется в сине-черной дымке. Казалось, лестница завязывается где-то на звездах. Семеныч посмотрел на Коралла – тот оставался в том же положении – и схватился за перекладину. Поднялся метра на два, но лестница вдруг сорвалась, и Семеныч упал вместе с ней и больно ударился копчиком об асфальт. Рядом шлепнулась, взметая пыль, плотная книга в черной обложке. Семеныч прочитал имя автора, выведенное корявым почерком на титульной странице: Стивен Кинг.

– Что за чер-ртовщина! – закричал озлобившийся Семеныч, схватил книгу и отшвырнул к стене. Книга размазалась по штукатурке как чернильное пятно, но совсем скоро выяснилось, что это не пятно, а дыра в пространстве, в которую немедленно засосало отчаянно визжащего и размахивающего руками и ногами Коралла. Лишь его опухшее от алкоголя лицо исчезло в дыре, она сжалась в точку, напоследок явив Семенычу образ вращающейся против часовой стрелки огненной спирали. Точка исчезла, и только серый дымок вился над тем местом, где она только что находилась.

– Ыгм… – сказал Семеныч и стал отползать от проклятого места.

Эллис поднялась на ноги, и чернота за ее спиной сгустилась, подчеркивая бледность лица девочки, превращая ее одежду в бесформенное белое пятно – бледную дыру в чернильно-черном пространстве. Коралл и Ластик отшатнулись и замерли, очарованные этой новой Эллис, и только Бенни-бой остался безучастным. За спиной Эллис раздавались шаги великана, который выпал из дыры в порванном небе, а потом шаги стихли, и девочка запела тонким, дрожащим голоском. В ее песне не было слов, но все понимали, о чем она поет.

– Эллис… – пробормотал Бенни-бой. – Не надо… прошу тебя… не время…

Ластик заплакал.

Они долго ползли в зарослях колючего кустарника, и у Шилова, несмотря на то, что он принимал антиаллергенные препараты, разыгралась аллергия. Он чихал, прижимая ладонь ко рту, и пытался почесаться в нескольких местах сразу, но нахальная пыльца лезла в ноздри и, кажется, проникала все глубже. Шилову стало казаться, что у него скоро зачешется мозг.

Наконец, они оказались на месте. Место ничем не отличалось от того, где они были минуту или, например, пять минут назад. Сплошные кусты. Визгливые крики птиц над головой; тягучий, как ириска, пропитанный золотисто-сладкими ароматами воздух. Пух ползал кругами, откидывая в стороны пучки бледной травы. Старик помогал ему, молодой чужак беззаботно ковырялся в ухе, доставал ушную серу неприятного серо-желтого цвета и радостно скалился.

Под накиданной травой обнаружилась крышка люка, смастеренная из сваренных друг с другом кастрюльных крышек. Шилов не успел подивиться изобретательности зеленокожих, как оказался внутри темного тоннеля. Зажегся свет: в руке Пуха полыхал факел, разбрасывая бронзовые искры.

– Этот путь, – сказал Пух торжественно, – приведет нас в пещеру под озером. Путь, конечно, говно, но пещера – это то место, откуда мы управляем богом.

– Когда вы все это успели построить? – спросил Шилов, разглядывая лампы дневного света под потолком и кафельную плитку, которой были выложены стены тоннеля.

– Нам помогали протестующие, – сказал старик.

– Те, которые пилы выкидывают?

– Пошли, пошли! – Пух торопил их.

– Да, – сказал старик, – они странные даже для самых странных из людей, эти протестующие. Но они помогали нам, а мы доставали для них корни травы швах, который они измельчали и заворачивали в бумажные трубочки, а потом курили.

– М-да, – буркнул Шилов, и они пошли вперед. Холодная вода капала им на головы, лампы дневного света потрескивали и иногда тухли, и Шилову показалось, что они тухнут в строгом порядке, сразу за их спинами, и ему опять почудилось, что за ними кто-то следует, но зеленокожие братья выглядели спокойными, и Шилов решил не нервничать раньше времени.

Семеныч долго и внимательно разглядывал протянутые поперек дороги веревки, на которых висели, примотанные проволокой, куски осминожьего мяса. Веревки и мясо реяли над землей, плотно прилегая друг к другу, и образовывали высокий забор. Семеныч сомневался, что сквозь него будет легко пробраться, и решил пойти в обход. Он свернул в темный переулок, обошел тихий домик, обложенный завесой желтого дыма, снова свернул, надеясь вернуться на главную улицу, но уперся в другой забор. Воняло здесь нестерпимо, кромку забора облепили странно тихие чайки, воздух казался клейким от обилия мошкары.

– Чертовщина, – сказал Семеныч, оборачиваясь. Его больше всего тревожило то, что не слышно было ни звука, все происходило в полной тишине, как в немом кино. Семеныч топнул ногой об асфальт, и услышал звук, но звук был очень тихий, далекий, будто пришедший за тридевять земель. Семеныч подхватил с асфальта камешек, размахнулся и запустил в окно. Окно разбилось, брызнули осколки, празднично сверкнувшие в свете фонарей. Звука не было, и, кажется, стало еще тише. Семеныч на ватных ногах подошел к разбитому окну, заглянул внутрь. В доме шевелилось нечто странное, темное, похожее на бабушкин клубок пряжи, которого Семеныч очень боялся в детстве, только еще страшнее. На подоконнике валялся включенный радиоприемник. Он тихо шипел. Это был хоть какой-то звук, и Семеныч, сердце которого забилось быстрее, сунул руку в дыру в окне, оцарапался, но схватил приемник… тьма в глубине дома шевельнулась, изрыгнула из своего чрева щупальца, которые поползли к окну, раздвигая стулья и прочую мебель. Семеныч отскочил в сторону, сжимая в руках драгоценный артефакт. Он отбежал на несколько метров, наткнулся на стену из осминожьего мяса, чайка нагадила ему на плечо, и он понесся быстрее ветра, мысленно проклиная чайку, свернул направо, потом налево и очутился на главной улице. Здесь было так же тихо, но, по крайней мере, светло. Семеныч вышел на самую середину дороги и присел на корточки, чтобы отдышаться. Обнаружил, что сидит, бездумно поглаживая приемник, посмотрел на него тупо, не совсем понимая, что это такое, схватился двумя пальцами за колесико на передней панели и сменил частоту. Шипение прервалось, баритоном заговорил диктор.

– …и Семен Семеныч уснул крепким здоровым сном, еще на сто лет как минимум. Другие новости: туристическая база «Кумарри» погрузилась в загадочный летаргический сон или что-то типа того. Тьма заполняет улицы базы, люди исчезли, на окраине гетто были замечены гробы на колесиках. Очевидцы констатируют, что в городе воняет машинным маслом, предназначенным для смазывания роботов-мусороуборщиков.

– Бр-редятина, – Семеныч нахмурился и постучал приемником об асфальт. Снова крутанул колесико.

– Потомственная гетера Любовь Семеновна К…

– Ч-чушь! Откуда тут моя сестра могла взяться? И не гетер-ра она никакая!

– Семеныч… эй, Семеныч… гробы на колесиках проникли на базу, твой сектор ищут…

Семеныч обернулся, чтобы увидеть, кто это шепчет ему на ухо, но вокруг было пусто, и сомнений не осталось – голос шел из радиоприемника.

– Семеныч, Семеныч… Ты это… прячься скорее, гробы на колесиках двигаются быстро, примерно шесть километров в час. А эти, продвинутые, пожалуй, и все семь смогут выжать.

– Я бегаю быстрее, – буркнул Семеныч, у которого не получалось осознать ситуацию, а, значит, и ее полнейший идиотизм, и поэтому он отвечал совершенно серьезно. – К тому же асфальт здесь на базе неровный, а, как я понимаю, колесики – это что-то маленькое, нелегко им будет по такому дорожному покрытию быстро крутиться.

– Хочешь поговорить об этом? – заинтересовался приемник.

– О чем, нос-пиндос?

– О гробах.

– В детстве я боялся ковров, – признался Семеныч. – А когда похоронили родителей, стал бояться…