Я сел на кровать против него и спросил:

— Кто это из твоей палаты вышел?

— Кто? А, седой, полковник… ошибся дверью.

— Понятно.

Игорь кивнул на водочку и огурцы:

— Хочешь? Дружбаны на пищевом заводе стырили, пока суд да дело. Все равно производство встало, беспорядок полнейший; даже потом, когда восстановится все, недостачи не заметят… Дружбаны, кстати, недавно заходили, а от меня сразу пошли записываться в добровольцы, в ополчение. Запись происходит в цоколе. Ты как, Кирмэн?

Я помотал головой:

— Не хочу, спасибо. Скажи лучше, что у тебя с самочувствием?

— Температура держится, но не такая высокая. Кровь иногда… да ладно уж! Главное, жену с дитем удалось к бабке в родной город сплавить! Не представляешь, как я волновался!

— Представляю, — пробормотал я.

— Эй, Кирчелло, — прошептал Игорь, шутливо толкая меня кулаком в плечо. — Ты чего? Лица на тебе нет! Грязный весь, как черт. Что случилось?

— Много чего… — пробормотал я.

— Ты давай не теряйся! Если хочешь, тут переночуй, я попрошу. Колбаски доктору отрежем, разрешит. А?

— Нет, спасибо.

— Как хочешь, — серьезно ответил он. — А может, все-таки?..

— Нет.

— Хм… — пробормотал Игорь. — Что-то не вяжется у нас разговор сегодня.

— Не вяжется, — согласился я.

— Ладно. Я тут думал, кстати, о твоей способности и решил, что моя идея хороша, — прижав указательный палец к подбородку, сказал Игорек. — Прикинь, вдруг так оно и есть? Я к тому, что все в жизни взаимосвязано: смерть и рождение, похороны и свадьбы и так далее. И каждый человек несет в себе информацию не только о рождении, но и о примерном времени смерти. Я читал где-то, что даже в ДНК заложена информация о смерти… или не читал? Сам выдумал? Впрочем, неважно… Так, может, человек знает ее, дату? На подсознательном уровне? И ты… ты прочитываешь информацию в неловких движениях, в случайных взглядах, в изменении дыхания и видишь, таким образом, когда человек умрет!

— В ДНК может храниться информация о естественной смерти человека. Но ведь есть еще вирусы, несчастные случаи, убийства, — ответил я.

— А кто тебе сказал, что человек не несет в себе все это? Наше общество — замкнутая система, кто-то дал первоначальный толчок — и понеслось! Наши действия, смерть, рождение, мысли даже — все это спланировано заранее. Распечатано на листе бумаги длиной в миллион километров и утверждено небесной канцелярией.

— А свобода воли как же?

Игорь весело посмотрел на меня:

— Получается, нет ее, Киря.

— Но я ведь не только смерть вижу. Я, например, видел свою квартиру по-иному — там были наклеены другие обои и ваза с цветами стояла… которая у меня когда-то была. И потом… много чего у меня получалось.

— Значит, ты видел прошлое своей квартиры, что только подтверждает мою теорию. Вещи тоже несут в себе информацию. А твоя наблюдательность настолько впечатляющая, что ты видишь судьбу вещей!

— Тогда откуда взялась эта моя способность?

Игорь пожал плечами:

— Папа, мама?

— Меня воспитывала тетка. Папа с мамой погибли. Давно. Я их не помню, но тетя рассказывала. Они были самые обыкновенные. Колесили по стране, обо мне не вспоминали.

— Кто-то другой передал?

Я не ответил.

Он вытянул вверх указательный палец:

— Погоди-погоди. Есть и другая теория. Теория вероятности, если быть более точным. Существует ведь ненулевая вероятность того, что ты с первой попытки угадаешь, когда человек родился и когда умрет.

— Ладно, один-два раза угадать можно, допускаю, но я ведь…

— Погоди. А у тебя повышенная эта, как ее… удача. То есть шанс, что ты угадаешь возраст человека, очень высок. Практически равен ста процентам.

— Не смеши мои тапочки, Игорь, — нахмурился я, потому что показное веселье друга бесило меня. — У нас тут не ролевая игрушка, чтобы все цифрами расписывать. Знаем, проходили. Сила — пять, ловкость — четыре, удача — шестьсот шестьдесят шесть. Над предыдущей теорией еще можно подумать, но это уже несусветная чушь.

— Тихо, Кирмэн! — рявкнул Игорек. — Не перечь мне, а то больной сделаюсь. Я тебе поражаюсь, Киря, твой друг болен, при смерти практически, а ты с ним спорить собрался!

— Извини, — ответил я сухо.

— Да что с тобой происходит?! На себя непохож!

— Ничего особенного, — пробормотал я. — Мне надо идти к Ледяной Башне.

Он отложил недоеденный огурец на газетку и спросил:

— Зачем?

— Надо.

— Зачем?

— Не знаю, — ответил я тихо. — Наверное, там Маша.

— В Башне?

— Да.

— Не ходи, — сказал Игорь и отвел взгляд.

— Почему?

— Говорю тебе, не ходи. Лучше будет.

— Почему?

Игорь не ответил; сидел, отвернувшись к окну, и в неровном свете восходящего солнца было видно, как из его носа течет кровь.

— Я так чувствую, — сказал Игорь.

— Ты что-то знаешь? — спросил я.

Он снова промолчал.

— Я все-таки пойду, — пробормотал я. Встал, неловко протянул ему руку, прощаясь, но Игорь не захотел отвечать на рукопожатие, и я развернулся и пошел к выходу.

Игорь и пустые больничные койки, застеленные хрустящими простынями, остались сзади.

— Прощай, Киря, — сказал мой друг вслед.

Не знаю я никаких политических строев, кроме демократии. Демократия — это власть народа. А народ может выбрать что угодно: деспотию, монархию, коммунизм — неважно, суть не в терминах.

Но истинно демократический строй это такой, когда на меня кто-нибудь косо посмотрит — а я возьму и убью поганца. И ничего мне за это не будет.

Хочу, чтоб было именно так. Не получается.

Мы с мэром пили воду из трубы, которая торчала из кладки, а потом возвращались к пустой клетке напротив, вжимались носами в решетку и смотрели на телевизор, который стоял на полу, повернутый экраном к стене, и слушали его как радио.

— Если закон пройдет… если «зеленые» добьются своего… хмххр… хххррр… шахтерское лобби… ххххррр…мххррр…

— Помехи, — говорил политик.

— Помехи, — соглашался я.

— Двенадцать тысяч сто девяносто восьмая поправка… хххррр… хмммрр… людей, с коэффициентом умственного развития… хмррр… меньше ноль семи… разрешено… хмррр…

— Это подстегнет образование, — кивал мэр. — И решит проблему перенаселения.

— Они что… людей собрались?..

— Это демократия, — отвечал мэр. — Если большинство выберет — будут.

— Хмрмррр… хррр… хмррр… позволит наполнить продуктовые… ххрр…

— Как хорошо, что мы здесь, а не наверху, — сказал я.

— Ххххррр… хмррр…

— Сигнал пропал, — сказал мэр.

— Хрррмххх… хррр…

— С-сука, — сказал я.

Парк Маяковского был забит людьми. С одной стороны площади кричали и бесновались люди в желтых банданах, а с другой — с оружием на изготовку чего-то ждали солдаты и ополченцы. Я медленно шел через самую середину площади к Башне. Она, казалось, потемнела от копоти и оплавилась от жара; на площади было душно. Снег сыпался с небес, таял в воздухе и проливался на брусчатку проливным дождем. Плошадь перед Башней залило водой, а прогалина исчезла, вся площадь стала теперь одной сплошной, мать ее, прогалиной.

Мне что-то кричали и, кажется, приказывали остановиться. Высоко в небе стрекотал вертолет, и человек орал в мегафон. Человек грозился начать по мне стрельбу, но не начинал, хотя я его не останавливал и не собирался этого делать. Не потому, что у меня не было сил — теперь у меня их было очень много, быть может, достаточно, чтобы взорвать весь город, а потому, наверное, что я хотел, чтобы меня убили.