— Хрен тебе, толстяк!

— В общем, хороший робот помогает матери парня, который их, роботов, уничтожит. Видишь, он протянул матери руку!

— Сережка положил руку Коле на колено. — Наташин шепот.

— А-а-а-а… сволочь!..

— Коля сломал Сережке пальцы.

Бабахнуло. Посыпалась штукатурка, и мы с Наташей, не раздумывая, упали на пол и закрыли руками затылки. Лежали на полу без движения и продолжали бы лежать еще долго, но тут открылась дверь, и на пороге показался Коля. На плече у робота дымилась дыра; пахло паленой материей и озоном. Из-под ремешка у Коли выглядывал шнур, заканчивающийся штепселем, воткнутым в розетку.

— Ты убил их? — спросил я, поднимаясь.

— Нет, — отчеканил робот. — Оглушил. Потери среди человеческого населения — ноль.

Мотину и его озабоченному дружку Сережке мы связали руки и затащили в туалет; заперли там, подвинув к двери диван. Правая рука Сережки опухла, а под глазом Мотина образовался обширный синяк. Пока мы тащили извращенцев в туалет, Наташа старалась наступить каблучком на руку, на живот или какое другое уязвимое место Сережки, но я не разрешал. Наташа кривилась и с неохотой повиновалась.

Сказала со злостью, когда мы утрамбовывали Мотина между унитазом и стеной:

— Вот ты считаешь меня шлюхой, но я, по крайней мере, гетеросексуальная шлюха, и это замечательно!

— Да-да, — рассеянно кивнул я.

Покончив с Мотиным, мы ждали, когда кто-нибудь придет поинтересоваться, почему в комнате стреляли, но никто не приходил. Снаружи было тихо. Иногда что-то хлопало вдалеке, и я подумал, что выстрелы здесь не в диковинку, поэтому на них и не обратили внимания.

Коля продолжал заряжаться, сидя на диване. Он дослушивал старинный боевик «Чертинатор» и прижимал к груди Лизу. Плечо его все еще дымилось, но на предложения помочь Коля никак не реагировал.

— Ну? — спросила наконец Наташка. — Что дальше, Полев?

Я пожал плечами:

— Берем оружие и уходим. Ты стреляла когда-нибудь из автомата?

Наташа посмотрела на автоматы, что стояли в углу, и отступила на шаг:

— Не…нет. Я и из пистолета стреляла всего несколько раз в жизни.

— Один из этих разов — в меня?

— Да пошел ты!

Я подошел к тумбочке, на которой стоял телевизор, наклонился и увидел за стеклянной дверцей два автоматических пистолета и три обоймы к ним. Достал оба, один протянул Наташе.

— Запасливые ребята, — пробормотала она.

Я на цыпочках подкрался к двери, отворил ее на полпальца и выглянул в коридор. Здесь было тихо. Качалась лампочка на длинном проводе под потолком, бегали быстрые тени по стенам, от которых отслаивались сырые обои. С потолка лохмотьями свисала паутина. Дверь в конце коридора была закрыта.

Я высунул голову наружу и посмотрел в другую сторону. И там коридор заканчивался дверью; она оказалась приоткрыта. На ней было выведено мелом: «Желтые рулят».

— Что там? — шепотом спросила Наташа, высовываясь вместе с пистолетом наружу; вернее, так: сначала высунулся пистолет, а потом и она — за ним.

— Вроде тихо, — ответил я.

— Идем?

— Как там Коля?

Коля сидел в кресле и смотрел фильм. Чертинатор расправлялся с тварями из будущего, которые лезли через вентиляционные шахты в наше время. У Чертинатора был немного усталый, но героический вид, а с солнцезащитных очков стекали капельки крови.

— Коля, ты уже зарядился? — осторожно спросила Наташа, бросив быстрый взгляд в мою сторону. — Нам пора идти.

Коля долго не отвечал. Его руки изо всех сил сжимали подлокотники, а в черных очках горели голубоватые огоньки, миниатюрные телевизионные экраны.

— Погоди… ты же не видишь? — тихо спросила Наташа.

— Зато я все слышу, — сказал мальчишка, над плечом которого вился дымок. — Я слышу все, что мне надо, и делаю нужные выводы.

— Ты идешь, Коля? — спросил я.

— Нет, — ответил он. — Я вспоминаю ту историю, что вы мне рассказали, Кирилл. О бедном мальчике, который пытался изменить если не себя, то хотя бы кого-то другого, который пытался стать настоящим отцом. Я знаю, мальчик погиб, но голуби, которых он ненавидел, и Бог, которого он боялся, остались. И если их нет в небе, быть может, они прячутся под землей? Ведь не может быть такого, чтобы Бога и голубей не осталось. Мы с Лизой спустимся под землю и отыщем их; нам в любом случае нечего делать здесь, наверху. А вы идите. Я же дослушаю кино и то, как умирают в фильме люди, и спущусь под землю. Спущусь под землю. Севка против уток щекотно ум… с… с…

В плече его что-то щелкнуло, и в воздухе запахло нагретым пластиком и паленой материей. Наташа схватила меня за руку и, с испугом глядя на Колю, сказала:

— Пойдем.

— Но я обещал Громову…

— Пойдем… ты умеешь чинить роботов? Нет? Так я и думала… идем…

Курица Лиза прыгнула на колени мальчишке и устроилась там, взъерошенная и грязная; она глядела на нас черным своим глазом и открывала клюв, будто хотела что-то сказать, но не решалась. Мальчик поднял руку и осторожно погладил Лизиного скарабея; Лиза, довольная, закудахтала.

Мальчишка сказал:

— Здравствуй, Черная Курица. Совсем скоро мы с тобой станем подземными жителями.

Наташа захлопнула дверь.

Мы пошли тем же путем, каким и попали, сюда, но совсем скоро свернули не в ту дверь, надеясь срезать, и заблудились. В доме было полно комнат с высокими потолками, узких коридорчиков и дубовых дверей; комнаты были захламлены старыми кроватями, штабелями старых газет и перевернутыми шкафами, в одном из которых Наташа нашла пачку сигарет. Дрожащими пальцами она вытащила сигаретку и прикурила. На ее лице сразу появилась довольная улыбка, а пачка отправилась в карман пальто.

Я посмотрел вслед пачке с немой тоской. Очень хотелось курить.

Спустя минуту Наташа нашла еще одну пачку, под ковром. Сигареты были дорогие, французские, длинные и узкие, как спички.

— Чего это они тут сигаретами разбрасываются? — буркнул я.

Третья пачка лежала на люстре. Наташа забралась на стул и достала ее оттуда. Посмотрела на меня со значением.

— Чего? — нахмурился я.

— Ничего не напоминает?

Четвертая пачка выпала нам под ноги из навесного шкафчика, когда мы проходили мимо.

— Похоже, это свершившийся факт, — сказала Наташа, подбирая сигареты. — Количества курева на Земле достигло критической массы, и оно сформировало единый сигаретный разум.

— Ты с ума сошла, — сказал я, старательно растирая по ковру пятую пачку, кажется, модные в этом году сигареты «Госдума».

Вскоре мы вышли на балкон с балюстрадой. Здесь тоже было пусто и темно, под ногами поскрипывали использованные одноразовые шприцы и стекло, бывшее когда-то ампулами; дождь прекратился, а асфальт внизу блестел от огней множества фонариков и костров, сложенных из остатков мебели. Балкон выходил не в тихий закуток, а на центральную улицу. Людей здесь было много, и почти на всех — желтые банданы. Женщины цепляли их на плечи, мужчины — на головы.

Люди двигались без особого порядка, собирались группками, слушая ораторов в серых кепках. С обеих сторон дорогу перегородили баррикады, составленные из автомобильных покрышек, перевернутой мебели и белоснежных унитазов. Возле баррикад дежурили парни с автоматами. Из окон домов с противоположной стороны улицы выглядывали парни со снайперскими винтовками. Иногда они высовывались из окон по пояс и что-нибудь кричали своим, вниз.

— Эй, я нашел отличное местечко под самым потолком, оттуда всю улицу видать! Но там семья живет, старик со старухой. Они не пускают меня!

— Так пристрели!

— Кого?

— Старика со старухой!

— Ты чего? Мы же за людей боремся, за чистоту человеческой расы!

— Ну не стреляй! И вообще, я пошел, в Институтском переулке ребята пивной склад берут!

— Ах ты сволочь! Без меня!

— Ты кого сволочью назвал, сволочь? Пристрелю г-гада!

На нас никто не обращал внимания. Наташа курила, дрожащей рукой поднося сигарету ко рту. Я залез ей в карман — Наташа вздрогнула, но промолчала — и вытащил пачку. Сунул сигарету в рот, а потом долго пытался выдавить огонек из зажигалки. Пальцы, покрытые засохшей коркой из грязи и крови, слушались плохо.