– В любом случае мне эта девочка не понравилась. Мне никто не нравится из тех, кто занимается латынью. Они смеются над учительницей у нее за спиной.

– Если я правильно запомнил, это та самая учительница, которая в прошлом году наводила на тебя ужас.

Элла однажды во время урока латыни чуть в обморок не упала от страха. Из-за таких истерических реакций школьная медсестра и заподозрила у нее школьную фобию.

– А теперь я обожаю мадам Нозьер, – восторженно объявила Элла.

– Так зовут вашу латинистку?

– Да. Она замечательная. Она так рассказывает про Древний Рим! А когда говорила про смерть Цицерона, я даже заплакала, ведь ему отрубили правую руку и голову! А девчонки надо мной смеялись. Кое-кто с тех пор меня дразнит, называют «Не ква».

– Почему «Не ква»?

– Шутка такая. Из-за хита «Цицерон не квадрат»[3]. Иду, а они шипят у меня за спиной: «Не ква, Не ква». Они подлые.

Элла передернула плечами, отряхиваясь от девчоночьей подлости. Лицо у нее стало грустным. Начавшийся учебный год сулил ей мало хорошего. Но в следующую минуту она расцвела улыбкой: детская переменчивость настроений ее еще не покинула.

– Я хотела показать вам свой роман!

– Тот, что читала в приемной?

– Нет, я читала «Франсуа-найденыша», которого вы мне подарили. Помните, да? Вы мне сказали, что, когда были подростком, любили эту книгу, а ребята смеялись и говорили, что у вас девчоночьи вкусы. – Элла помолчала и выпустила заготовленную стрелу. – Это вы говорили не о личной жизни, нет?

– О личной. Но как психолог я небезгрешен.

– Что это значит?

– Это значит, что я могу ошибаться. И ошибаюсь. Так что извини меня, пожалуйста.

Сердце у Эллы подпрыгнуло. Ее психолог был не только самым красивым на Земле чернокожим, он был еще и самым симпатичным на Земле взрослым (ex aequo[4], как мадам Нозьер). Пока они говорили, Элла все рылась у себя в рюкзаке и, наконец, извлекла из него потрепанную тетрадь. В летние каникулы она начала писать роман и написала уже тридцать страниц.

– И что дальше будет, у меня тоже полно идей.

Элла протянула тетрадь Спасителю, и он прочитал на обложке: «Незнам. Роман Эллиота Кюипенса».

– Можно посмотреть?

– Я вам его оставлю, специально для вас принесла. Не обращайте внимания на ошибки. Конечно, чувствуется влияние «Франсуа-найденыша», но я ничего не списывала.

Спаситель всеми силами сохранял бесстрастное выражение лица, а сам таял от умиления: как же девчушка старалась! Писала красиво, разборчиво, главу за главой. На тридцати страницах их получилось целых двенадцать.

– Я не могу оставить у себя твой роман, – сказал Спаситель, возвращая Элле тетрадь.

– Личная жизнь, – обреченно поставила диагноз девочка.

– Нет. Тебе нужно дописать историю до конца. Тогда и поймешь, что с ней делать дальше. Стивен Кинг сказал: «Пишите, заперев дверь. Когда будете перечитывать, откройте». Сейчас ты пишешь, это твоя тайна. Когда закончишь, тебе понадобятся читатели. И я могу стать одним из них.

Психолог не должен общаться с пациентом за пределами кабинета, но Сент-Ив вышел за профессиональные рамки. Элла начинала писать всерьез и нуждалась в поддержке.

– Эллиот Кюипенс – твой псевдоним?

– Это мое имя. Так я зову себя в душе, в своих мыслях, – с горячностью сказала Элла.

– Так-так-так.

– И здесь, когда я у вас, мне бы тоже хотелось быть Эллиотом. Если можно.

Спаситель сделал вид, что не понял, и переспросил:

– Как это?

Краска залила щеки Эллы, глаза увлажнились. Сент-Иву было больно смотреть, как она волнуется, но он запретил себе спешить ей на помощь.

– Здесь, – заговорила она, с трудом выдавливая из себя слова. – Здесь… если можно… вы могли бы… называть меня Эллиот?

Сказать «нет» было бы слишком жестоко. Сказать «да» значило бы потакать ее фантазии о смене пола.

– Я подумаю, хорошо? Увидимся в следующий понедельник в шесть?

Элла подняла голову и с шумом выдохнула воздух, словно вынырнула из глубокой воды.

– Да!

Сент-Ив проводил девочку по коридору до парадной двери, что делал не часто – обычно пациенты уходили самостоятельно. Взявшись за ручку, он сказал самым непринужденным тоном:

– До понедельника, Эллиот!

И в благодарность получил счастливую улыбку. Элла-Эллиот проскользнула в открытую дверь. Сент-Ив медленным шагом вернулся к себе в кабинет.

Небезгрешный психолог. Да. Именно таким он и был.

Сент-Ив сдвинул рукав рубашки и взглянул на ручные часы. Десять свободных минут до следующей консультации. Раз так, он открыл запертую на два поворота ключа дверь, которая отделяла профессиональную жизнь от личной.

По другую сторону двери в просторной кухне, освещенной лучами заходящего солнца, сидел мальчик и набирал сообщение на стареньком мобильнике.

– Лазарь! Я же просил тебя оставить в покое мою «нокию», – упрекнул его отец.

– Тогда купи мне мобильник, – отозвался сын, нажимая не по одному разу на залипающие кнопки.

– Во втором классе можно обойтись без мобильника!

– Это точно! Вот я и обхожусь!

Спаситель довольно резко отобрал у сына телефон. Его задевала неизвестно откуда взявшаяся у Лазаря дерзость.

– Ну па-па-а-а, – чуть ли не заревел Лазарь. – Я же Габену! Он совсем один!

Спаситель напомнил, что Габену вот-вот исполнится семнадцать и он вполне способен сварить себе вермишель, пока не вернулась мама.

– Маму увезли по скорой в больницу Флёри, – возразил Лазарь. – Она стала видеть каких-то людей у себя в столовой.

– Видеть людей у себя в столовой? – переспросил Спаситель по профессиональной привычке психолога уточнять сказанное.

– Да, людей, которых на самом деле не было. Она с ними разговаривала. С каким-то человеком с обезьянкой на плече.

– У нее что, были галлюцинации?

Мадам Пупар, мать Габена, уже не раз лежала в психиатрическом отделении больницы Флёри. Лекарства улучшали ее состояние, но, как большинство больных, она переставала их пить, как только считала, что окончательно поправилась.

– У меня еще одна консультация, – сказал Сент-Ив, возвращая сыну телефон. – Пригласи Габена на ужин.

– Ну то-то, – одобрил Лазарь тоном, подразумевающим: «Наконец-то я слышу разумные слова».

Спаситель не нашелся что ответить. Временами Лазарь его просто пугал. Они жили вдвоем, и сын чувствовал себя не по годам взрослым. «Ничего, – успокоил себя Спаситель, – скоро у нас будет полная семья, и он снова станет ребенком».

Очередная пациентка поступила так, как призывала надпись на двери: «Стучите и входите». Она трижды постучала в дверь молотком в виде кулачка, вошла и уселась ждать в приемной, надеясь, что месье Сент-Ив не промаринует ее тут слишком долго.

– Мадемуазель Мотен?

По телефону Пенелопа Мотен сказала, что у нее «проблема, которую ей позарез надо разрулить». По лексикону и торопливой речи Спаситель решил, что имеет дело с молоденькой девушкой лет двадцати. Однако девушка пожелала выглядеть лет на десять старше, надев костюм working girl[5] с приталенным пиджаком и светлой блузкой и накрасив губы дорогой помадой. Она сидела на краешке стула, сдвинув колени и слегка повернув ноги вправо, как учили сидеть девушек, когда они еще не носили брюки.

– Итак, чем могу помочь?

Сент-Ив, задавая вопрос, невольно вздохнул. В конце рабочего дня ему так хотелось иногда услышать: «Да ничем! У меня все прекрасно!»

– А вы разве не спросите у меня адрес, номер мобильного?

Спаситель едва заметно улыбнулся:

– Я знаю, как вас зовут. Вам хочется, чтобы я получил от вас как можно больше официальных сведений?

– Да нет, мне-то что! Я думала, вам нужно…

Что это – дотошность? Обидчивость? Готовый к самым непредсказуемым реакциям, Сент-Ив поспешил перейти к сути дела: