Держа перед собой коробку, Катя медленно побрела по рынку, ни на кого не глядя и словно прогуливаясь. Если бы кто-нибудь к ней обратился, она бросилась бы бежать. Но вот над ухом раздался бас: «Продаешь, что ли?» Катя умерла на месте, а когда подняла глаза, человек уже прошел мимо. Это был покупатель! Он мог купить щенка и сократить это ужасное хождение, конца которому, наверное, не будет! Но он уже ушел…

А дорога неумолимо вела дальше, слева и справа – прилавки, торговки, прохожие. Конца тут действительно не было: круг кончался, и начинался новый круг. Катя шла, уже поднимая глаза на встречные лица – с надеждой, – но на нее не обращали внимания. Страх исчезал. Время пошло медленнее. Прилавки, торговки, прохожие слева и справа стали отчетливее, словно на них навели резкость. Уже дважды она сумела объяснить любопытным, что это за звери в коробке. Знакомые не встречались. Никто ее не прогонял, не стыдил. Скоро ей уже было не стыдно – она была уже не она. И даже когда подошел милиционер и заявил, что здесь нельзя торговать животными, нагло спросила: «А вам не надо щеночка?» «Нет», – ответил милиционер и ушел.

После первой удачи – одного щенка купила симпатичная женщина – Катя шла мимо тех же прилавков и торговок, но только важная и радостная. Оставшиеся щенки уже не были несчастными, которых надо спасать от ведра с водой. Они были товаром. Катя расписывала своеобразие и уникальность их породы и просила за каждого десять рублей. Молодая парочка взяла одного, покрупнее и побойчее. Но последнего, щуплого, сморенного солнцем, никто не хотел брать. А базарный день кончался, торговцы сворачивались. Мимо опять прошел милиционер, но Катя даже не повернулась в его сторону.

«Куплю детишкам», – шарил в кармане пьяный дяденька. Но Катя, прижав к себе коробку, проскочила дальше. Почему-то представилось, что пьянчужка сунет ее задохлика в этот свой карман и раздавит или потеряет по дороге. Она бродила по рынку, пока не отдала его в более надежные вроде бы руки. За полцены. Но это уже было не важно. На рынке остались только Катя, милиционер и две торговки с одинаковыми тележками, продающие одинаковые пирожки.

По лестнице Катя взбегала все еще с победным видом, размахивая пустой коробкой. Потом роль кончилась. Она устало позвонила в дверь. С усталостью и отвращением посмотрела на дядю. Она прекрасно понимала, что он не начнет ее любить.

Еще она твердо знала, что ни к чему рассказывать родителям все подробности ее жизни в разлуке с ними. Катя ни за что не стала бы их расстраивать и совершенно равнодушно смотрела, как папа и мама рассыпаются в благодарностях дяде и тете и, смущаясь, что-то им дарят. Пусть это компенсирует им те полтинники. Двадцать пять рублей ведь явно мало.

Что это вдруг всплыла та давняя история? Катя когда-то приложила немало усилий, чтобы ее забыть. Ах да – тихо, пусто. Мамы с папой нет. И неожиданно Катя ощутила радость, почти подпрыгнула: она теперь большая, она взрослая, сама себе хозяйка, в своем доме. Не будет никаких дядей! Никто и никогда больше не посмеет над ней издеваться!

И это совсем по-другому расцветило разлуку с родителями, по которым она все-таки скучала.

Прогресс мчался вперед, а компьютер отставал от него и смешил своих пользователей, наивно предлагая поменять в тексте «Интернет» на «интернат» и «мобильник» на «могильник». Катя предложила старенькому пентиуму, который ей достался, запомнить новые слова и ощутила что-то вроде равенства: она здесь не только учится, но и сама может кое-чему научить железяку.

Курсы ей понравились: теорией о том, как устроен компьютер, которая все равно не задержится в памяти, не заваливали, сразу перешли к практическим вещам, учитель попался толковый, и ее гуманитарной – и все-таки не совсем выспавшейся – головы на первых два часа вполне хватило.

Но, как оказалось, не все оценивали занятия только по этим параметрам.

– С ума сойти, одни девчонки. А я-то думала, одни мальчишки будут.

Катина ровесница, вышедшая вместе с ней в перерыв на крылечко, тряхнула рыжей челкой, и широкая улыбка расплылась на лице, которое совсем не портили веснушки. Катя вежливо улыбнулась, отметив про себя, что девчонка, видимо, из тех, кто специально залезает в автобус через заднюю дверь, потому что там обычно заходят мужчины. Такого добра и в ее классе полно – с тоски помрешь, слушая болтовню о мальчиках и тряпках.

Но с Лилькой помереть с тоски было невозможно. Она трещала – но совсем не нудно, а так захватывающе, так лучезарно, без тени сомнения, что ее болтовня может быть неинтересна собеседнице. Через десять минут Катя уже знала все о ее классе, о ее поселковой школе в Сосновом Бору и, главное, о ее тусовке. Встряхивая рыжими кудрями, жуя, жестикулируя булкой и широко улыбаясь, Лилька тараторила не переставая:

– Ольга знаешь какая девка подлая, с ней сейчас налаживает отношения Кирилл, так она до этого ходила с Юркой из одиннадцатого класса – он теперь с Вероникой из десятого «Б», – а сейчас ей нравится Олег, он вообще не наш, с другого конца города, а у него своя девчонка есть, Алька, хорошенькая такая, а за Кириллом Ольга сама увивалась одно время, чертова вешалка…

Катя не знала ни Ольгу, ни Кирилла, ни всех остальных из Лилькиной тусовки, но увлеченность, с которой все это рассказывалось, веселила ее, как воробьиное чириканье. Невольно вспомнилась считалка «Жили-были три японца»:

Она не сдержала улыбки, но тут же вогнала ее в рамки заинтересованности разговором – и Лилька воодушевилась еще больше. Повествование кружилось в основном возле Кирилла, который, судя по ее словам, был чем-то вроде предводителя, имел самую большую коллекцию пробок от бутылок и умудрялся наскандалить везде, где появлялся, даже во время собственного последнего звонка. Потом в честь этого события вся компания отправилась встречать рассвет на озеро, а затем в столовку – греться, что куда прикольнее, чем киснуть дома у телевизора. С чем нельзя было не согласиться.

Лилька совсем обворожила Катю своей непосредственностью, и домой после курсов они шли вдвоем. Сначала Катя провожала Лильку почти до самого Соснового Бора, а потом Лилька, в упоении от новой дружбы, отправилась проводить Катю до дома.

– О, да ты в «зефире» живешь! А я в нем не была ни разу.

Так назывался в народе их дом – розовый с белыми карнизами, когда-то привилегированный, построенный одним из первых в городе для сотрудников папиного НИИ. Такой же в Белогорске престижный, как Дом на набережной. И не в силах расстаться с новой подругой, Лилька оказалась у Кати в гостях.

Полная свобода и перехватовская прихожая привели ее в восхищение. Лилька порхала от шкафа к шкафу, ей все было интересно и все хотелось потрогать. Например, статуэтку темного дерева: два пузатых кривоногих человечка поддерживают над головами плоскую тарелочку. Катя показала, что, если их перевернуть, пузики превратятся в головы, ноги – в руки, а подставка под ногами – в тарелочку, которую два таких же точно чудака опять будут держать над головами.

Лилька была в бурном восторге от перевертыша, и пришлось показать ей еще один, уже из посудного шкафа: обычный пейзаж на старинной фарфоровой тарелке, с холмом, ведущей к нему дорогой и деревьями на лугу, если повернуть его на бок, превращался в голову великана в профиль. Деревья становились шевелюрой и бородой, замок – носом, домики – глазами. Лилька заливалась смехом, снова и снова вертела тарелку и положила ее на место только после того, как увидела графин со стеклянным чертиком внутри.

Чертик торжественно поднимал бокал, который всегда чудесным образом оказывался полон – хоть переверни графин вместе с чертом вверх ногами. Правда, вместо положенной водки Перехватовы наливали в него настоящую родниковую воду, которую не ленились возить для питья. Воду девчонки тут же выпили для чистоты эксперимента и заели конфетами. Лилька и переворачивала графин, и трясла, но у хитрого черта не выливалось ни капли, и под конец, обхохотавшись, упала в кресло и заяви ла, как же здорово у Кати в гостях. Катя была польщена.