Не прошло и десятка секунд, как Молли с широко распахнутыми глазами сорвалась с места и бросилась бежать, а за ней – обезумевшая свита, оставляя меня один на один с неизвестностью открытых врат Эреба. Я стала вглядываться во тьму, где по-прежнему всё было чёрным, как ночь северных морей. По низу просочился ещё более холодный поток, обжигающий руки, на которых я старалась удержаться. Но тело беспомощно клонилось к земле. Из темноты дверного проёма показался черный ботинок, а следом ко мне потянулась мужская рука. Я судорожно вдохнула и пришла в забвение.
Спустя некоторое время, сотрясаясь от холода, я открыла глаза и устремила их в тёмный потолок, подражающий высотой своего внутреннего свода куполу кафедрального собора. Пахло сыростью подвала и чем-то ещё, смердящим обильным гниением. В тиши запустения доносился металлический звук. Его создавали стрелки продолговатых часов с маятником за стеклянной дверцей. Они занимали не менее трех с половиной футов стены первого этажа над камином. Стрелки остановились в одном положении, и, точно мучаясь в предсмертных муках, дрожали на тринадцатой минуте восьмого часа, разливая по особняку медное отдалённое эхо. В неугомонных лучах луны, струящихся из верхних центральных окон, порхали блестящие частицы пыли. Свет падал ближе к камину на стол из мраморного камня, где стояла фотография толстой женщины с шиньоном кудрей; она улыбалась так проникновенно, что не составляло труда угадать её голос и задор смеха. Слева от стола, друг напротив друга теснились кресла стиля рококо, удостоенные слоем пыли и старости; а сразу за ними винтовой лестницей с резными перилами поднимались вверх ступени, укрытые белой пылью и тем, что осталось от ковра.
Я лежала на покрывале и даже сквозь толстый слой шерсти чувствовала холод от каменного пола. Голова разламывалась на части, и всё тело поднывало слабостью. Осознав окончательно, где нахожусь, я подскочила, но головокружение остановило мою прыть. Я оперлась на стену и тут же отстранила руку: она была ледяной, липкой и влажной наощупь. Откуда-то издалека доносилось карканье вороны, залетевшей в поднебесье потолка. Я прекрасно помнила, что кто-то схватил меня за руку перед тем, как мне потерять сознание. Но размышлять в жутком месте, не взирая на отсутствие видимых признаков жизни, приравнивалось безумию, и я, собрав остатки сил, потащилась на легкое дуновение ветра, более тёплое, чем воздух в особняке. Тяжелая дверь поддалась со второй попытки, и я очутилась на улице.
Вокруг парило безмолвие. И только жухлые листья, прикрывая выжженную солнцем траву, тихо шелестели под ногами. Голова ещё кружилась, губу сильно дергало, а мои волосы ещё ощущали на себе крепкую хватку Марты. Я думала о Молли. Вся отвага и её угрозы были внушительны до тех пор, пока страх кошмарного дома не обратился против неё – по натуре она оказалась трусливой хвастуньей.
Я шла по разрушенной мощенной дорожке мимо замшелой чаши фонтана, укутанной плющом, и вышла за железные ворота. Они прокалывали воздух острыми пиками и погребальным стилем дополняли входную дверь особняка.
С наружной стороны ворот был пригвождён почтовый ящик, где цифру 63 изводила ржавчина. Сверху виднелся уголок белой бумаги, и моё сердце в отчаянии забилось. Неведомый порыв заставил меня приподнять крышку и убедиться в том, что на дне покоилось письмо. Я достала его, и в ту минуту ослепительный свет фар пролился на тропинку, ведущую от тротуара к воротам. Я зажмурилась, судорожно пряча конверт за пазуху куртки. Тишина обрушилась легким скрипом несмазанных пружин, за которым последовал топот ботинок, опустившихся на землю, и фары потухли. С нетерпеливым волнением я вгляделась в темноту, где различался силуэт человека. Одежда на нём была свободной, а относительно шеи голова смотрелась несуразно большой. Он сделал пару медленных неуверенных шагов, и меня бросило в жар от визуального обмана: принятое мной за голову оказалось защитным шлемом, а тем человеком был Лео Ферару. Чувствуя, как почва уходит из-под ног, я была готова вновь потерять сознание от страха и воспоминания тех кошмаров, что снились мне накануне. В полуночной мгле дома, где двадцать лет назад обезумил доктор Ньюман, Лео выглядел чудовищем саги о безвыходном Эребе. Бежать было никуда – он находился в двух футах. Я закрыла глаза, дрожа как птенец, брошенный на произвол судьбы, и не верила, что это творится со мной. Я искренне сожалела, что за короткий отрезок жизни не увидела и малой доли того, что уготовил нам греховный мир желаний; не познала опьянения чувством, о котором вещают за каждым углом – я ни разу не влюблялась и даже ни имела смутных представлений, почему так много говорят о томлении в ласках ночами, проведёнными с тем, кого выбрало твоё сердце. Мне стало грустно от мысли, что переезд в Ситтингборн, столь нежеланный и отвергаемый мной, обрек меня на угрозу стать безликим именем вселенной, погребенным в пепле собственных грез и надежд. Я боялась потерять отца, но жаждала вновь обрести мать, вспоминая каноны, диктующие нам о жизни после смерти. И та жажда подготавливала меня к достойной встрече с роком.
Но судьба уготовила мне иное предназначение. Понимая, что ничего не происходит, и я не слышу ничего, кроме шныряющего ветра по безлюдном улочкам, я открыла глаза. Лео стоял в шаге от меня, обнимая рукой шлем, а другую – спрятав в кармане брюк. Я изучала его лицо, не веря, что на коже нет шрамов, язв и ожогов – она была ровная и гладкая. Его густые волосы, слегка прикрывающие уши, излучали свет янтаря, и луна, торжествующая на чистом небе, отражалась в них блеском. Глаза тоже светились, передавая что-то поистине бесподобное, доброе, на редкость простое. И в то же время в них угадывалось волчье одиночество.
Я предположила, что именно Лео затащил меня в дом, спасая от Молли.
– Сегодня вновь сбежишь? – мягко спросил он, отдавая улыбку.
Сконфуженная, чтобы давать ответы, я отрицательно помотала головой.
– Знаю, ты боишься меня, – продолжал он. – Люди болтают о Ферару всякую ерунду только потому, что мы немногим отличаемся от остальных. Пожалуй, ты тоже другая…
– Почему?
– Ты бродишь вокруг дома, который все обходят стороной при дневном свете. Что ты здесь делаешь в такое время?
Я молчала, придумывая фальшивую причину, и Лео понял, что истины ему не узнать.
– Только не говори, что просто гуляла! У тебя опухшая губа и запачканная кровью одежда. На дороге не так скользко, чтобы здесь упасть. Это Клифтон тебя так отделала?
Я снова промолчала, проведя пальцем по губе. Она действительно нарушала прирожденную форму и наверняка смотрелась уродливо. Мне было стыдно признать, что я стала жертвой избалованной девчонки.
– Можешь не отвечать, – добавил Лео после короткой заминки, – у нас неплохо получается разговаривать!
Он мелодично рассмеялся, и я осеклась на мысли, что с радостью бы слушала этот смех бесконечно.
– Извини. Нелепо всё, правда? Моё имя Кэти.
– А меня зовут Леонардо. Но для своих я просто Лео. А ты же своя?!
Он весело подмигнул, издавая смешок, упоительно коснувшийся моих ушей.
– Я здесь и правда гуляла. А ты как здесь оказался?
– И я гулял.
– Неправда.
– Правда. Порой я люблю побыть один, почитать или подумать. А вероятность встретить кого-то в пустынном дворе Ньюмана – нулевая. Разве что исключение сегодняшний вечер. Я не ожидал, что наткнусь на тебя.
– Значит, ты приехал только что?
– Да, а почему ты спрашиваешь?
– Да так… Честно говоря, мне пора домой.
– Хорошо. Хочешь, подвезу тебя?
Я колебалась, а Лео, уловив напряжённость в воздухе, протянул мне свой шлем с добродетельной полуулыбкой.
– Обычно я катаюсь один, поэтому второго шлема у меня нет. Так что возьми мой, – он предвидел, что я откажусь, и быстро добавил. – Я не допущу, чтоб ты передвигалась без защитного убора. Достаточно того, что вместо губ у тебя две греческие питы.
Я не сумела подавить улыбку и взяла шлем, а Лео тем же аккуратным неторопливым шагом направился к вездеходу. Фары разожглись едко желтым цветом. Лео медленно закинул ногу и сел. Я последовала за ним и, указав путь, прижалась к его широкой спине.
