– Да, я очень люблю кошек вне зависимости день за окном или ночь.

В глазах мужчины промелькнула усмешка, а один из причудливых усиков покатился вверх. Сердито затянувшись сигаретой, он продолжал таращиться в упор. Я догадалась, что он не поверил мне.

– Почему вы не в школе? – он выдохнул несколько колец дыма, отточенных годами тренировок, – по-моему, для подростков самое время получить порцию научных терминов.

– Простите, конечно, за грубость, но это не ваше дело.

Мужчина достал из кармана удостоверение со сверкающим жетоном и с неоспоримой важностью распахнул его.

– Старший инспектор Джошуа Клифтон, полиция Ситтингборна. Отвечайте на поставленный вопрос, если не хотите оказаться в полицейском участке.

Меня бросило в пот. Молли была абсолютно не похожа на него, вероятно, собрав всю беспечную красоту своей матери, которая, по рассказу Эшли, в знатном роду имела корни четвертого графа Роджера Биго. Мне на ум не пришло ничего более выдающегося, чем соврать, что у нас нет первого урока. Но таким образом я лишь загоняла себя в угол, учитывая, что Молли училась со мной и пошла к первому занятию. Он обвел меня ещё более пристальным взором.

– А вы не знаете, во сколько откроется мистер Вупер? – между делом спросила я.

Снова зажав сигарету между зубами, Джошуа Клифтон выдержал короткую паузу, огибая мрачным взглядом помещение салона.

– Пожалуй, он больше не откроется. Мистер Вупер исчез.

– Как это?

– Он снимал это здание в аренду и день назад, предположительно утром, вывез все вещи, питомцев, а сам испарился. Дома его тоже нет, – с заботливой обходительностью мистер Клифтон добавил. – Советую не скитаться здесь в одиночку. В городе завелся убийца, лишивший жизни Дэвида Кокса, и пока он не найден следует вести тихий образ жизни.

Я понимающе кивнула.

– Простите, сэр.

– Всего доброго.

С этими словами он отправился по Хай-стрит вверх, оставляя после себя клубы табачного дыма, а я – в школу, переполненная сомнениями.

Два первых урока посвящались литературе с преподавателем Рози Кляйн. Это была низенькая старушка того возраста, в котором не покидают заслуженных постов по собственной воле. Как раз о таких в народе говорят, что они прилежно служат своей стране до тех пор, пока их холодное тело не вынесут вперёд ногами. Её волосы, собранные назад гребнем, напоминали скирды соломы, сильно лавирующие от естественных оттенков. Миссис Кляйн в душе оставалась молодой девицей; губительницей покоя мужских сердец, идущих на поводу своих грешных начал. Безвыходная старость внесла в её мутные глаза загадку об их цвете, но, окунаясь в их бледную мутность, непроизвольно видишь цветущие сады. По крайней мере, не зря её прозвали Божьим Одуванчиком. Она была невероятно женственна в платьях стиля 20-х годов прошлого столетия и напоминала об этом легким движением руки. Это движение неустанно вносило смысла в её пересказ художественного произведения. Она считала пустым задавать на дом прочтение «Беовульф³» или «Клариссу⁴», заведомо догадываясь, что лишь немногие осилят хотя бы половину многообещающих страниц. Ей доставляло удовольствие стоять перед классом, делая упор на скрещенные ноги, и пересказывать главные моменты произведений. При этом удержать внимание учеников, располагая тихим голосом, переходящим к концу предложения в едва понятный шёпот – было для неё недостижимой целью. Она абсолютно не умела ругаться, осекая нарушителей порядка тихим «что там у вас происходит?». Потому её лекции для многих являлись прекрасным временем покидать в друг друга бумажками или посвятить себя беседам. Располагая особенностью увлекаться собственным рассказом, она даже не заметила, как я вошла и проскользнула на свободную парту в дальнем ряду.

Молли опустила глаза, когда я безразлично посмотрела на неё. Мне показалось, цветом лица она сравнялась с мелом, оставленным у доски, а рядком сидящая за ней свита поклонниц и вовсе делала вид, что меня не существует.

К концу урока миссис Кляйн возвела свои воодушевленные туманные глаза к вошедшему Ричарду Хопсу. Своеобразным жестом директор показал, чтобы мы не вставали, и любезно улыбнулся миссис Кляйн большими, словно щитами воинов, позолоченными зубами. Он обладал всеми качествами лидера: громким пугающим голосом, толстыми пальцами, которые с лёгкостью обхватят шею любого из сидящих в аудитории, и прилежность нравов. Его уважали. Он располагал умением подобрать слова, вселяющие в собеседника уверенность правоты его позиций, а также замять немалые конфликты, находящие себе могилу в стенах школы. Он ненавидел сплетников, но тем не менее потакал ученикам, шпионящим для него. Не исключено, что мистер Хопс нестерпимо побаивался лишиться поста директора, поскольку именно в этом слове состояла мощь его убеждений.

– Итак, старшеклассники, – прогремел мистер Хопс, – завтрашний день объявляется днём благотворительности, потому занятий не будет.

Класс дружно зааплодировал, медленно затихая под действием выставленной вперёд ладони мистера Хопса – призыва к тишине.

– Но это не значит, что день будет потрачен впустую. Завтра вы отправитесь в дом престарелых, чтобы внести тепла в души забытых людей. А сопровождать вас будет миссис Кляйн.

Недовольство отразилось на кислых минах учеников, но возразить мистеру Хопсу никто не посмел. Он перекинулся парой словечек с Рози Кляйн и, с щепетильным вниманием осмотрев сидящих, ретировался из аудитории.

После занятий я торопилась по коридору на выход с мыслями, что Молли и её подруги подозрительно избегают меня. Я обернулась с намерением убедиться, что за мной не гонятся, а едва снова повернула голову вперёд, как врезалась в большой упругий живот директора и, как мяч от стены, отскочила от него на два шага назад. Мистер Хопс пробежался по мне сверху вниз пристальным взглядом заинтересованности.

– Мисс Чандлер, полагаю?!

Нервно проглотив комок, я кивнула.

– Пройдемте в мой кабинет, – осклабившись, сказал он.

Он повёл меня в западное крыло. Школьники улыбчиво здоровались с директором, а затем молча сочувствовали мне глазами. Я ощутила, как безграничное волнение пробирается в пальцы, начиная ими заправлять, и тяготилась лишь желанием узнать, что ему от меня понадобилось.

Мы зашли в узкий кабинет, где по центру стояли наполированный стол с кожаным креслом и жёстким стулом с противоположной стороны; шкафы слева полнились документацией, а стены хвастали похвальными грамотами и лицензиями.

– Присаживайтесь, Кэти.

Я повиновалась, стараясь уберечь остатки спокойствия. Мистер Хопс устроился в кресле, слегка выпуская рубашку, туго заправленную в брюки. Тогда я поняла, что великий труд составляет не только нажить такое достоинство, как барабан вместо живота, но и носить его, сохраняя при этом достоинство духа.

– Вы переехали из Манчестера? – спросил он, складывая пальцы в замок на столешницу.

– Из Лондона, сэр.

– Ах, да, Лондон… Я забыл. Ваши характеристики впечатлили меня. Ваш отец зарекомендовал себя, как настоящий герой больничных комиксов. Мы испытываем к нему почёт и благосклонность. В наше время сложно угодить всем, а у него получалось не только прекрасно справляться со своими обязанностями, но также влюбить в себя каждого пациента. Я восхищаюсь им! Он ведь однажды оперировал мою тётю. Наверно, полгода в доме не было иных тем для разговора, кроме великого таланта и радушия Авраама Чандлера. Набожные люди говорят, не зря он носит имя пророка и царя детей иудеевых. Уверен, он и мухи не обидит!

Мистер Хопс раскатисто рассмеялся и, снизив амплитуду смеха, вкрадчиво уставился на меня.

– Ведь он никогда не обижал тебя, Кэти?

Я рассеянно помотала головой.

– Нет, сэр.

Мистер Хопс пробежался глазёнками по моему лицу. Я понимала, что проникновенная речь лишь предисловие к расположению. Он включил свой дар, помогающий хитростью выведать то, что его интересует.