Сара взяла поднос и вышла из кухни, так ничего толком и не разузнав.

Она вошла в гостиную, радуясь тому, что ей удалось преодолеть лестницу и открыть дверь, не пролив при этом ни капли. Мина сидела в лонгшезе[21], читая книгу; вышивка валялась рядом, на полу. Миссис Симпсон сидела в кресле у окна, глядя на улицу. Вид у нее был бледный и усталый, что только подчеркивал обязательный черный цвет ее платья.

– А имбирного печенья у нас не найдется? – спросила миссис Симпсон.

– Найдется, – ответила Сара.

Она была рада, что предвидела эту просьбу – миссис Симпсон часто страдала от несварения желудка, – хотя и начала беспокоиться, что принесла слишком мало, потому что Мина уже нависла над подносом.

– Завтра я хочу отправиться за покупками, – сказала та, вгрызаясь в печенье. А ведь Сара еще даже не успела разлить чай…

Горничная мысленно застонала. Поход за покупками с Миной занимал уйму времени. Сегодня вряд ли удастся найти время для книг, а завтра его не будет совсем.

Только Сара закончила разливать чай, как опять прозвенел колокольчик; на этот раз звонили в переднюю дверь. Извинившись, она вышла из комнаты как раз в тот момент, как Джарвис распахнул дверь приемной перед одной из «верхних» дам.

Сара устало волочила ноги по лестнице, чувствуя все возрастающее раздражение.

По пути в переднюю она миновала нижнюю приемную, где все так же, апатично глядя в пол, томились все те же пациенты.

Сара открыла дверь, и то терпение, которое у нее еще оставалось, мгновенно испарилось. Перед ней стояли две женщины, без сомнения, из «верхних». Они были роскошно одеты – явно по последней моде: подбитые горностаем шубки, лайковые перчатки, изящные башмачки, на которых совершенно не было грязи (и как только они умудряются?), и сложной конструкции шляпки, которые, казалось, вот-вот улетят с их искусно причесанных голов. В сравнении с теми, кто уже сидел в приемной, у них был здоровый, даже цветущий вид, хотя одна стояла, опустив голову, будто пряча лицо под полями шляпки. Из-под полей виднелись крупные, превосходно уложенные локоны приметного ярко-рыжего оттенка.

– Дома ли доктор? Нам хотелось бы получить у него консультацию, – сказала та из них, что была в шляпке побольше – и не проявляла признаков застенчивости.

Рука второй дамы, обтянутая перчаткой, лежала у нее на локте, и она ободряюще похлопала спутницу по руке. Сара поймала себя на том, что не может оторвать глаз от образца шляпного искусства, опасно балансирующего у вопрошающей на голове под невозможным углом: целый ворох перьев, кружев и ярких лент. Горничная с легкостью могла представить себе сорок, вьющих в этом сооружении гнездо.

Дама тем временем взирала на Сару с неприкрытым отвращением, будто она ожидала, что доктор лично откроет ей дверь; ей не доставляло никакого удовольствия иметь дело с кем-то еще. Взгляд у нее был до того неодобрительный, что Сара подумала, что на фартуке осталось какое-нибудь подозрительное пятно. Но сегодня утром она не имела дела ни с кровью, ни с гноем, и быстрый взгляд подтвердил, что фартук выглядел вполне опрятно.

– Боюсь, доктора нет дома. Неотложный визит, – сказала она, надеясь, что этого объяснения будет достаточно.

Леди в большой шляпе вздохнула, повернулась к своей компаньонке и спросила:

– Подождем, дорогая? Думаю, нам надо подождать.

Вторая дама ничего не ответила.

Сара, сделав глубокий вдох, объяснила, что в приемной уже ждет гораздо больше пациентов, чем доктор Симпсон способен будет принять после своего возвращения, думая при этом, что надо было звать Джарвиса – он бы точно справился лучше ее.

Теперь уже обе дамы смотрели на нее так, будто она говорила все это им назло. Они что же, вообразили, будто она лжет насчет отсутствия доктора и ожидающих приема пациентов?

Леди в большой шляпе посмотрела на нее, задрав свой орлиный нос, и твердо сказала:

– Милая моя, я уверена, что нас примут. Назовите мое имя. Доктор Симпсон знаком со мною лично!

Сара, оглянувшись, окинула взглядом массу страдающих людей, уже скопившуюся в приемной. Наверху было практически столько же народу.

– Мадам, доктор лично знаком с самой королевой, – сказала она и захлопнула дверь.

Кучер Симпсона подал брум всего через пару минут, и собака мгновенно захватила свое законное место. Уилл прислонился к обитой красной кожей спинке сиденья и закрыл глаза. Он надеялся, что доктор возвратится к книге, которую читал весь день, но тут его ждало разочарование.

– Откуда вы родом, мистер Рейвен? – спросил Симпсон, когда экипаж тронулся с места.

Уилл постарался сесть попрямее.

– Я родился в Эдинбурге, сэр.

– И чем занимается ваш отец?

– Его больше нет с нами, – ответил он. – Но он был адвокатом.

Сказанная снова ложь вернула его к событиям прошлой ночи в темном переулке – всего в ста ярдах отсюда. Что ж, этим словам пришлось послужить ему еще раз. Правду следовало сберечь для другого случая, когда репутация Рейвена будет основываться на его делах, а не на происхождении.

– В Эдинбурге?

– Да, поначалу. Позднее – в Сент-Эндрюсе.

В этом, по крайней мере, была толика правды. Его мать теперь действительно жила в Сент-Эндрюсе на содержании у своего брата. Тот и в самом деле был адвокатом – и жалким, самодовольным лицемером.

– Я когда-то подумывал изучать право, – сказал Симпсон мечтательно.

– В самом деле? И долго? – спросил Уилл, гадая, каким образом этот человек мог сочетать во время учебы два совершенно разных предмета, особенно если учитывать его относительную молодость и стремительную карьеру.

– О, целый день, по крайней мере. Первое знакомство с анатомическим театром. Оно заставило меня броситься со всех ног в парламент, думая устроиться там письмоводителем.

Рейвен в ответ улыбнулся – криво, конечно же, учитывая свежий шрам на щеке. Он тоже не испытывал особой любви к операционным. Какое бы восхищение он ни питал к умелым и твердым рукам хирургов, у него не было никакого желания всю жизнь вырезать опухоли и отпиливать руки и ноги. Его отталкивала жестокость, неразрывно связанная с хирургией, потому что никакое умение, никакая твердость рук не могли спасти пациента от невообразимых страданий.

– Что же привело вас обратно? – поинтересовался Уилл с искренним любопытством.

– Желание облегчить боль и страдания и вера в то, что в один прекрасный день мы найдем средство достигнуть этого.

– И вы верите, что эфир может быть подобным средством?

– Это шаг в верном направлении, но, уверен, можно добиться большего. Теперь, когда мы знаем, что пары некоторых веществ позволяют добиться временной потери чувствительности, я убежден: если будем экспериментировать, найдем нечто даже лучше эфира. Это одна из причин, почему в этом году я опять решил взять ученика. В этих поисках мне понадобятся лишние руки.

Поначалу Рейвен не думал, что будет работать с профессором над подобными вещами, но идея ему неожиданно понравилась. Если он примет участие в открытии нового анестезирующего агента, его дальнейший успех на профессиональном поприще будет обеспечен. А уж доля в патенте – да, это может стать основой будущего состояния.

– И вы верите, что сможете добиться успеха? – спросил Рейвен; подобные радужные перспективы всегда будили в нем осторожный скептицизм.

Профессор подался вперед.

– Я верю, что страстное стремление чего-то добиться и непреклонная решимость помогут нам достичь невозможного.

Дверь дома номер пятьдесят два по Куин-стрит открылась в ту же секунду, как экипаж остановился у обочины. Юная женщина в накрахмаленном чепце стояла в дверях, оправляя фартук. При виде Уилла она непроизвольно вздрогнула, и он с грустью подумал, что теперь ему придется к этому привыкнуть.

Собака первой ворвалась в дом, профессор вошел следом, скинул с плеч пальто и передал его слуге, словно бы возникшему из воздуха за спиной молодой женщины. Он был высок, чисто выбрит и безупречно одет, что только подчеркивало полнейший беспорядок в одежде Рейвена, не говоря уж о лице. Слуга разглядывал нового, не слишком опрятного домочадца с явным неодобрением.