Николай Хрисанфович был из той породы людей, что служат не за страх, а за совесть. Он просто делал свое дело, ни на что не оглядываясь. Исповедуя, верно, сентенцию: делай, что должно, а там будь, что будет. Он и делал. Не испрашивая за свои труды ни чинов, ни наград. Поэтому их никто ему и не давал. Прежние окружные прокуроры фон Вендрих, Орлов и Сенявин вообще забывали о существовании такого их подначального, как судебный следователь Горемыкин, когда писали ходатайства о предоставлении наград и чинов для своих подчиненных. Забыл бы о Николае Хрисанфовиче и сменивший Сенявина на посту прокурора Окружного суда статский советник Макаров, ежели бы не юбилей Горемыкина, о котором окружному прокурору вовремя напомнили. Так к своим шестидесяти годам сделался Николай Хрисанфович кавалером ордена и надворным советником. После чего последующие окружные прокуроры Хрулев, Утин и Золотарев опять-таки вспоминали о судебном следователе Горемыкине только тогда, когда надлежало провести предварительное следствие по какому-нибудь щекотливому или шибко путанному делу. Вот и дело отставного поручика Скарабеева было поручено Николаю Хрисанфовичу Горемыкину окружным прокурором Золотаревым по той же причине, поскольку являлось весьма щекотливым. Оно и понятно: семейство опороченной бывшим поручиком девушки было в городе очень влиятельным и весьма уважаемым. Поэтому расследование надлежало проводить с большим тактом, чтобы не скомпрометировать саму девушку в глазах городской общественности и не запятнать честь известной в городе фамилии. И Николай Хрисанфович предварительное следствие провел по всем правилам и этикетам. Неторопливо и как всегда скрупулезно. И отыскал в щекотливом деле достаточно доказательств, для того чтобы уличить Скарабеева в совершенном деянии и иметь основания для заключения его под стражу…

– Я вот вас для чего вызвал, Николай Хрисанфович, – кажется, окружной прокурор Бальц уже поборол неловкость перед судебным следователем Горемыкиным и теперь смотрелся деловитым и строгим начальником. – Иван Федорович желает ознакомиться с делом отставного поручика Скарабеева и помочь нам в скорейшем его завершении. Я ведь правильно выразился, что вы желаете именно помочь, а не отобрать у нас это дело и вести самостоятельное расследование без нашего участия? – перевел на меня взор Владимир Александрович.

– Вы совершенно правильно поняли все, что я говорил, – охотно отозвался я и для убедительности еще и кивнул.

– Вы не будете противиться помощи, Николай Хрисанфович? – скорее, ради проформы поинтересовался Бальц. Вряд ли он ждал от него какого-то протпеста.

– Отказываться от любой помощи – грех, – нисколько не посчитал себя ущемленным или обиженным судебный следователь Горемыкин. Старикан, и правда, был добродушен, в чем Бальц оказался абсолютно прав.

– Ну вот и славно, – резюмировал окружной прокурор. – Иван Федорович, – Бальц посмотрел на меня, как мне показалось, с облегчением, – вы можете пройти с господином Горемыкиным для ознакомления с интересующим вас делом. Был рад знакомству, – добавил Владимир Александрович и несколько вымученно улыбнулся.

Мы вышли из кабинета окружного прокурора и спустились на первый этаж. Николай Хрисанфович шел впереди, время от времени переходя с обычного шага на семенящий стариковский. Несколько раз он оглянулся, чтобы удостовериться, следую ли я за ним.

Кабинет судебного следователя Горемыкина оказался небольшим, но уютным, чего я не почувствовал в кабинете окружного прокурора Бальца. Дубовый стол на резных ножках, за ним кресло с высокой спинкой, оба старые (но не дряхлые), как и сам хозяин. Сбоку мягкое кресло для отдыха, куда можно присесть и вытянуть ноги. Рядом – высокая пальма в кадке, покрытой лаком. Так что если сесть в кресло и забыться, прикрыв глаза, то на минутку может показаться, что ты не на Большой Покровке в славном городе Нижнем Новгороде, а где-нибудь недалеко от Атласских гор или во французском Марокко…

– Вот, – Николай Хрисанфович неторопливо достал из ящика стола толстую папку и протянул ее мне. – Дело отставного поручика кадетского корпуса Скарабеева Виталия Ильича, обвиняемого в незаконном проникновении в чужое жилище, попытке изнасилования шестнадцатилетней девушки и написании анонимных писем с клеветой и угрозами в ее адрес, адрес ее родителей и посторонним лицам.

– И таковое обвинение располагает непреложными фактами? – посмотрел я на Горемыкина.

– В полной мере, – ответил мне Николай Хрисанфович, ничуть не сомневаясь в сказанном.

Я взял папку в руки:

– Тяжела… – покачал я на ладони папку. – Где я могу ознакомиться с содержимым?

– Да тут и располагайтесь, – встал со своего места Николай Хрисанфович, с удовольствием усаживаясь в мягкое кресло близ пальмы и вытягивая ноги. – Чего же вам по этажам-то бегать? А потом ведь и удобнее, ежели пожелаете чего-то уточнить, так я рядом…

– Благодарю вас, – занял я место хозяина кабинета и принялся пролистывать папку, делая в памятной книжке пометки для себя…

Дело отставного поручика Виталия Ильича Скарабеева, порученное мне лично окружным прокурором Завадским, заключалось в следующем. В июле сего одна тысяча девятьсот третьего года поручик Скарабеев был прикомандирован к Нижегородскому графа Аракчеева кадетскому корпусу репетитором тактики. Перевод был вынужденным, поскольку, служа в Москве в Драгунском Ея Императорского Высочества Великой Княгини Александры Иосифовны полку, легкомысленный поручик наделал большие долги и открыто сожительствовал с женщиной, репутация которой была весьма сомнительного свойства. Нет, чтобы соблазнить чью-нибудь жену или обрюхатить командирскую дочку, что у молодых офицеров было как бы в порядке вещей и осуждению среди товарищей не подлежало. Равно как и перманентное пребывание в долгах, сделанных за карточным столом. Так нет же! Поручик Скарабеев открыто сожительствовал с дамой полусвета, что решительно не приветствуется среди полкового офицерства и подлежит осуждению полковым судом чести. Однако до суда чести и удалению из полка дело не дошло. Полковник Илья Григорьевич Скарабеев, весьма заслуженный вояка, имеющий одиннадцать ранений, герой турецкой кампании одна тысяча восемьсот семьдесят седьмого-семьдесят восьмого годов, потерявший руку в деле под крепостью Карс, выплатил почти все долги сына и через свои связи и знакомства сумел добиться перевода его из Драгунского полка, квартирующего в Москве, в Нижегородский кадетский корпус. Чтобы беспутный сын, лишенный соблазнов и развлечений Первопрестольной, в провинции бы поостепенился и не имел возможности делать крупные долги, что Виталий Ильич и обещал клятвенно своему батюшке.

Поручик Скарабеев представлялся директору кадетского корпуса генерал-майору графу Александру Юльевичу Борковскому в начале июля. Генералом, военными преподавателями, классными инспекторами и воспитателями из строевых офицеров Виталий Ильич был принят хорошо, несмотря на то, что шлейф гуляки и распутника дотянулся из Москвы до Нижнего одновременно с его приездом.

Поселившись в меблированных комнатах Павлы Жихаревой, поручик Скарабеев очень быстро сошелся с некоей Эмилией Кипренской, бывшей содержанкой известного в Нижнем Новгороде купца Масленникова, с которой опять-таки, зажил не таясь. Несмотря на клятвенные обещания отцу, стал поигрывать в карты, снова залезая в долги.

Через неделю вместе с другими офицерами кадетского корпуса, поручик Скарабеев был приглашен его превосходительством Александром Юльевичем на званый обед. Вообще приглашения офицеров в дом генерала были частыми, и дом директора кадетского корпуса служил для его офицеров нечто средним между столовой и клубом.

За стол поручика Скарабеева посадили рядом с дочерью директора кадетского корпуса Юлией, девушкой шестнадцати лет, молчаливой и задумчивой, воспитанной, по словам самого генерала Борковского и его супруги Амалии Романовны, в самых строгих правилах благочестивой нравственности и суровой религии. По другую руку Юлии сидел во время обеда поручик Анатолий Депрейс, принимаемый в доме генерала, чаще других офицеров. Вполне возможно, что частые посещения поручиком Депрейсом дома Борковских были связаны с дочерью графа Юлией, что мне предстояло прояснить. Равно как и то, почему совершенно нового человека в доме генерала Борковского сажают рядом с его дочерью на званом обеде, когда все места на нем обычно строго распределены между зваными гостями…