В конце мая прилетел из Хабаровска мой старший брат. Мы не виделись больше двух лет. Выглядел он неважно: исхудавший, руки трясутся. На Трубную, где я снимал крохотную квартиру, он нагрянул нежданно-негаданно, около восьми вечера. В холодильнике было хоть шаром покати. Я смотался в Елисеевский магазин, купил деликатесов и бутылку коньяку – армянского, трехзвездочного. Эх, знать бы заранее, чем это кончится…

Я налил до краев рюмки, поднял свою, но брат, странно заслонившись от меня рукою, выдавил каким-то замогильным голосом:

– Лучше убери это зелье, Ник! Завязал я с зеленым змием. Приехал вшивать в задницу "торпеду". Давай ищи нарколога.

– Да ты никак спятил! – изумился я. – Какая "торпеда"? Когда ты успел пристраститься к хмельному, если всю жизнь крутишь педали? Ты же мастер спорта не по шашкам, а по велосипеду, помнишь, как сам пел под гитару про своих дружков: "Сердце – железное, нервы – стальные, как спицы".

– Были стальные, да сплыли, – сказал он устало. – А оба велосипедика своих я давно уж продал, сразу как Зинка с дочкой ушла обратно к своей мамочке. Последние полтора года вкалываю грузчиком на мясокомбинате. Эх, подкосила меня любовь! Теперь прозябаю в общаге задрипанной… Ладно, хватит излагать автобиографию. Ну как ты здесь? Правда, что после юрфака подался в лягавые?

– Вместо "лягавых" я предпочитаю говорить "сыщики". Да, распределился в угрозыск, двадцатого августа выхожу на службу.

Я тоже не стал пить. Мы отужинали, поговорили еще и легли спать. Под утро я встал по нужде. Уже светало. Глядь – а бутылка-то пустая. Наклонился к брату, скорчившемуся на раскладушке: так и есть, вылакал.

Часам к десяти он пришел в себя и, еще не вставая с постели, взмолился:

– Ник, подыхаю! Сердце жжет! Принеси опохмелиться! Любой бормотухи.

Его бил колотун: руки-ноги ходили ходуном, голова дергалась. После двух стопок портвейна брат малость успокоился, постоял под душем.

Мы отправились в зоопарк. Возле озера, где плавала стайка лебедей, он вдруг смертельно побледнел, грохнулся на скамейку, схватился руками за правый бок.

– Андрюша, Андрюша! – заметался я. – Что с тобой?

– Печ-чень при-хва-тило… – простонал он. – Р-раз-до-будь аллохо-лу!

Тут я понял: дело нешутейное – и на следующее утро повел его в больницу на Пироговку, где работала медсестра Таня, моя зазноба.

Анализы были готовы через два дня. Просмотрев их, врач сказал мне и Татьяне (брат тем временем дремал на траве в больничном садике):

– Вот что, голубки. У него цирроз печени. В последней стадии. Ежели не завяжет со спиртным, больше трех месяцев не протянет.

– А если "торпеду" вшить? – спросил я.

– Дважды уже вшивали. В Хабаровске. И оба раза он срывался.

– Откуда известно?

– Он сам рассказал. Алкоголики от врачей секретов не держат.

– Что же делать, если никакие увещевания не помогают? – вопросил я. – Вот и вчерашним вечером он клялся: мол, в рот больше спиртного не возьмет, а ночью, когда я спал, купил две бутылки мадеры у таксиста и вылакал. Он убивает сам себя.

– Могу выписать направление в ЛТП.

– Благодарю покорно, доктор. В лечебно-трудовом профилактории я проработал полтора месяца. Преддипломная практика. Правовые аспекты объегоривания пьянчужек хищными родственниками, жаждущими заполучить квартиру или дачу. Нет ничего ублюдочнее этих ЛТП. Сплошной мат, рыгаловка, драки, самогон и прочее.

– Василий Осипович, полечите, пожалуйста, – заканючила Таня. – Неужели по всей Москве некому его спасти?

– Насчет Москвы – дело дохлое. А вот в Японии нащупали одну методику, но что-то уж больно несуразное. Чертовщиной попахивает. Даже не стоит забивать ваши светлые головушки такой дребеденью. Все равно не поверите.

Из танечкиных глаз закапали крупные слезы. Я-то знал, что она любительница всплакнуть, даже беспричинно, но врач почему-то переполошился, стал упрекать себя за глупую прямоту и бесцеремонность и наконец сказал:

– Ради вас, Танечка, я готов нарушить даже клятву Гиппократа. Только перестаньте плакать. Попробуйте разыскать Гернета. Классный нарколог. Полгода стажировался в Токио.

Наконец он показался на высоком крыльце помпезного здания с толстенными колоннами и начал ослаблять модный галстук, глядя на розоватые облака в истомленном жарою небе. Тут я вышел из-за колонны и сказал:

– Доктор Гернет, извините меня, Бога ради. Вы должны спасти моего брата.

Он тряхнул темно-каштановыми кудрями, скорчил болезненную гримасу:

– Во-первых, я никому ничего не должен. Во-вторых, почему и от чего нужно спасать именно вашего брата?

– Потому что он тоже мастер по велоспорту. Только вы бывший чемпион Москвы, а он – Хабаровска. А теперь он пьет по-черному.

– Кто вы такой? Откуда подробности обо мне? – Он сошел с крыльца, приблизился и впился в меня огромными, вздрагивающими, как ртуть, глазами. Что-то львиное было в его облике: кольца спутанных волос, пышные усы, короткий нос, раздвоенный подбородок. Женщины от таких зверей без ума.

– Вы что, оглохли, молодой человек? Вас спрашивают: откуда подробности обо мне? И как вы меня нашли? Кто вас рекомендует?

Он переложил портфель из крокодиловой кожи в левую руку, видимо, собираясь уходить. И я решил рискнуть: рассказал ему честно все от начала до конца, даже диплом свой показал, вместе с удостоверением МУРа. Минуту он колебался, принимая решение. Чтобы перетянуть чашу весов на свою сторону, я сказал:

– Доктор, заплачу, сколько бы это ни стоило. Дачу продам родительскую, только спасите брата.

Он рубанул рукой воздух и прогудел:

– Не валяйте дурака, юноша, и не торгуйте имуществом предков.

Просмотрел анализы, пожевал губами, подергал носом.

– Дело почти безнадежное. Почти. – И вдруг переменил тему: – Значит, в сыщики подались, да? И ведь, глядишь, карьеру сделаете, с таким-то нюхом. Выведать всю мою подноготную, надо ж так суметь… Кстати, вы небось не ужинали? Давайте заедемте в Дом художника, тут недалеко, на Гоголевском. Там подают при свечах, и еда приличная. Угощаю я. А потом, не исключено, подвезу вас домой, я без машины – ни шагу.

Непредсказуемый человек! В колеблющемся свете свечей он казался еще величественней, смахивая на Бетховена. Сидя против меня (столик был на двоих), он говорил – то громко, то почти шепотом – примерно следующее:

– Вы никогда не задумывались над связью судьбы личной, индивидуальной – и всеобщей? Верите ли, что существует машина вселенского воздаяния – и за грехи, и за благодеяния? Почему древние мудрецы заповедывали не совершать дурных поступков и не посылать в окружающий нас мир дурных мыслей? Нет, нет, не отвечайте, это я так, скрипочку настраиваю… Извольте взглянуть. – Он достал из портфеля цветное фото и, не выпуская из рук, показал портрет молодой женщины: русые прямые волосы, аквамариновые глаза, высокие скулы, чувственные припухлые губы, родинка не левой щеке.

– Красавица! – наивно и пылко выдохнул я.

– Теперь представьте себе, что соракалетний преуспевающий джентльмен влюбляется в нее по уши. И добивается взаимности, и женится, и медовый месяц они блаженствуют в кругосветном круизе на теплоходе "Шота Руставели". И она его любит, уточняю: первые полгода, а потом как бы слегка… ну, охладевает. А если он ревнив, бешено, безотчетно, и готов прикончить всякого, кто глянул на нее с вожделением? А если она ветрена, шаловлива, обожает путешествовать, а он вкалывает на трех престижных работах и добивает докторскую диссертацию? Понимаете, к чему клоню?

– Не понимаю, – честно сознался я.

– Вы должны избавить меня от ужасных подозрений… Ужасных… Ужасающих… Испепеляющих сердце и душу. Помогите мне, и тогда я попытаюсь спасти вашего брата. Если, конечно, вы захотите, чтобы я его спас, когда узнаете, как спасают.