Наивная Машенька ничего не замечала и продолжала щебетать, принимая Степину похмельную заторможенность за благородную обстоятельность поведения, а вот проницательная Нелли Жоресовна уже через полчасика тактично предложила Степе таблеточку, которую он с благодарностью выпил. Маша тут же вспомнила, как и у нее иногда болит голова из-за перемены погоды или из-за усталости, рассказала Степану, как у нее бывает пониженное давление и временами из-за мигрени буквально некуда деться, но теперь такая замечательная погода, что мигрени у нее вовсе нет и не предвидится, а наоборот, хочется радоваться и счастливо дурачиться.

Степан про себя отметил, что барышня слегка перезрела, активно напрашивается в койку и даже удивился такой половой настырности этой трескучей, но вполне миловидной, крупненькой, с хорошими формами особы, сперва выглядевшей совершенною недотрогой, а теперь чудо как изменившейся. Он даже решил, что она говорит об отсутствии мигрени, намекая ему на отсутствие у себя месячных, и тем еще больше подбадривая его к интимному посягательству. Различал он и другие признаки женского соблазнения и хотел уже дать ей как-нибудь понять, что воспринял все сигналы, и воспринял благосклонно, и сразу же по приезде непременно выполнит то, чего ждут от него, а сейчас он хотел получить немного отдыха от этой высверливающей голову трескотни и просто закрыть глаза… Предвкушая эту поездку, Степан позволил себе предаваться мечтаниям о некоторой романтической интрижке, размышляя, что когда он станет обладателем полноценного гостиничного номера, то просто глупо будет не случиться в этом номере чему-то распрекрасно-неприличному, тем более впереди целых две недели полного отсутствия жены, тещи и дочери, то есть возможность почувствовать себя полноценно свободным человеком: не оглядываться на часы, не озираться по сторонам, не думая поминутно, что в самый неподходящий момент встретишь кого-нибудь из знакомых. Он представлял себе будущее приключение в самых разных фантазиях, и каждый раз объектами его становились все более значительные и состоятельные женщины. Он мечтал о романе с богатой французской красавицей, или даже не совсем с красавицей, но чтобы она тратила на него деньги и одновременно любила его, как кошка. Чтобы она, пренебрегая приевшимися французскими кавалерами, оценила в нем горячую, дикарскую кровь далекого севера, предлагала жениться и переехать во Францию, в ее родовой замок и вести ее дела. Степан сладко мечтал, как бы он стал состоятельным господином и ловко вписался в элиту французского общества, и как бы все удивлялись: где был раньше такой умный, воспитанный и красивый молодой человек и какое счастье, что он наконец-то украсил их стылую жизнь. Степан представлял, как он немного помогал бы благодарным и раболепствующим перед ним жене и теще, находясь уже на том запредельном для них уровне успешности, где все люди вызывают у окружающих только восторженное благоговение… Иногда в его мечтах вместо богатой француженки фигурировал и богатый француз как потенциальный Степин любовник (или любовница), что вызывало, конечно, в нашем герое некоторое амбивалентное ощущение, но так или иначе и эта фантазия укладывалась для него в рамки дозволенного.

Теперь, когда отношения с Машенькой для Савраскина были делом почти состоявшимся, он испытывал уже легкую досаду на то, что вместо утонченного романа во французском бомонде он всего лишь вызвал бурный восторг миловидной, но такой же бедной, как и он сам, русской девочки. Хотя его немного тронули ее искреннее желание сделать ему хорошо и некоторая естественная заботливость, что ли. Ему понравилось, как она весело и необидно дала ему под запись приличное количество очень важных и красивых французских выражений, как просто и нежеманно она предложила ему в добавку свой самолетный обед, как немедленно, без всякой обиды, отстала со своими разговорами, только он слегка продемонстрировал утомленность. Хотя сам про себя он рассудительно уточнил, что нисколько не очаровался, а просто констатировал сей приятный и полезный для себя факт как ценное наблюдение, имеющее некоторую перспективу.

Закрыв глаза, он думал уже об этой девочке больше с симпатией, чем с раздражением еще и потому, что она, конечно, не являлась препятствием для его предстоящего романа, а даже и наоборот, могла своей непосредственностью, свежестью и очарованием придать ситуации особую пикантность и, возможно, даже в чем-то Степе и помочь.

Нелли Жоресовна, которой Машенька потихоньку рассказала о своих восторженных впечатлениях и о том, что ей так легко оттого, что к этому Степе она не испытывает никаких романтических чувств, а определяет его для себя как милого, но приятеля, решила Машеньку не разочаровывать, подумав, что очевидная для ее опытного взгляда девичья влюбленность только пойдет на пользу ее воспитаннице, а в душе посетовала на то, что подобных опытов у Машеньки не случилось лет десять назад, а случилось только сейчас, когда давно пора бы уже ей быть молодой женщиной, а о девичьих своих восторгах и переживаниях вспоминать, как о приятном, но благополучно прошедшем и вполне уже завершившемся жизненном опыте.

Машенька, наскоро вышептав все свои секреты, счастливо заснула вслед за Степаном, угнездившись на своем кресле так, будто спит не просто рядом с ним, а где-то и вместе с давно уже посапывающим Савраскиным.

А Степан не спал. Он очень хотел уснуть, но был не в состоянии это сделать, так же как он был не в состоянии открыть глаза и заняться чтением либо еще какой-нибудь жизненной активностью, уместной на борту воздушного судна. Спать было невозможно из-за непрекращающегося душевного тремора. Только он смежал тяжеленные свои веки, давая относительный покой измученной голове, внутри него начинались какие-то искры, какие-то тревожные и очень беспокойные разряды, которые сознание его делали крайне возбужденным и даже, вероятно, более возбужденным, чем в обычном положении бодрствования, а так невыносимо хотелось сна… Иногда он проваливался в какое-то беспокойное забытье, что как сон вовсе не ощущалось, а становилось понятным, что он спал, только по тому признаку, что стрелки на часах вдруг перемещались на целых сорок минут вперед, когда, казалось, всего только минуту назад проверял время. Заставить себя расслабить голову и испытать хоть несколько минут здорового, освежающего сна Степан не мог, и знал по опыту своему, что не сможет, поскольку это тяжелое состояние всегда сопровождало его на следующее утро после отравления алкоголем и стойко держалось почти до вечера следующего дня. Нужно было просто пережить нынешние сутки с минимальными потерями для своей репутации.

В промежутках между короткими периодами забытья Степан на какие-то секунды открывал глаза и, выхватывая из всех доступных его взору пассажиров одного, начинал от скуки думать, что из себя представляет этот субъект и что у него творится на душе, осуществляя, так сказать, внутреннее психологическое предположение о настоящей жизни человека и сущности его по внешним чертам его лица и общему облику. Думал он, естественно, обо всех очень плохо и сперва, конечно, в самой неблагоприятной форме вылепил в своих фантазиях Машеньку и Нелли Жоресовну.

Незаметно для себя Степан дремал все крепче и крепче, и наступил момент, когда он заснул окончательно…

Они торопливо шли с Принцессой по странной, вымощенной булыжниками и покрытой грязными лужами дороге. Затхлый, тяжелый запах, который прежде долетал до них лишь обрывками, висел в воздухе постоянно, и казалось, что и самого чистого воздуха уже нет, а есть только эта вонь, и они, находясь в этом смрадном пространстве, уже совершенно пропитались ею. Кое-где лужи были так велики, что вода доходила почти до колен, и тогда Принцесса взбиралась к нему на спину, а он, тяжело переставляя ноги и не обращая внимания на потоки грязи, то и дело переливавшиеся через голенища его охотничьих сапог, проносил ее сквозь это невозможное для Принцессы место, где на дне каждой огромной лужи был противный скользкий ил с омерзительным запахом и жили ядовитые пиявки. Пройдя через лужу, он садился на сухом месте, выливал воду из одного сапога, из другого, и они шли дальше, вовсе не отдохнув. Принцесса была измучена не меньше него, но все равно, как и подобало Принцессе, пыталась тепло улыбаться, когда встречались их взгляды. Она пыталась каждый раз тепло улыбаться, но улыбка ее делалась недоуменной и растерянной, когда, вместо того чтобы улыбнуться в ответ, он зло смотрел в ее сторону, глядя даже не на нее, а мимо и куда-то вниз, а потом бормотал сквозь зубы грязные ругательства, про то, что знает, что скрывается под напускным целомудрием и великосветским дружелюбием Принцесс, и что он все и всех уже проклял за эту невыносимую дорогу, и что ему ничего уже не нужно, кроме отдыха. И это были самые вежливые слова из тех, что роились у него в голове. Принцесса не отводила глаз, даже когда он сжимал зубы и стискивал кулаки, она ничего не говорила, но взгляд ее из недоуменного становился грустным и жалостливым, а иногда даже и скорбным, что приводило его еще в большее бешенство. Вероятность наткнуться на Уродов была не очень большая – в этих местах их давно не видели. Но уже вечерело, до ближайшего селения оставалось около часу пути, дорога спускалась в низину, затянутую противным, рвано-клубящимся туманом, и мысль о том, что если и быть Уродам на их пути, то это самое подходящее место и время, все чаще выскакивала между другими хаотично перебалтывающимся в его голове рассуждениями. Он пытался отгонять ужас злостью, но когда приходилось думать про Уродов, злости почему-то становилось все меньше, и ужасу она почти не мешала, а даже уступала ему место, как старшему брату или начальнику.