И вот, она наконец понимает горькую правду: для Алексея и его отца она только трофей. Царевич часто уезжает из дома, пьянствует, изменяет жене. Вскоре принцесса уже признавалась: «Мое положение гораздо печальнее и ужаснее, чем может представить чье-либо воображение. Я замужем за человеком, который меня не любил и теперь любит еще менее, чем когда-либо…».

А еще два года спустя София Шарлота писала матери: «Если б я не была беременна, то уехала бы в Германию и с удовольствием согласилась бы там питаться только хлебом и водою. Молю Бога, чтоб Он наставил меня своим духом, иначе отчаяние заставит меня совершить что-нибудь ужасное…».

Что же случилось? Как за такой короткий срок зарождающаяся любовь превратилась в неприязнь, а женщина, еще недавно почитавшая себя «совершенно счастливой», стала писать родным такие отчаянные письма?

Первым испытанием, свалившимся на молодую семью, стало… безденежье. Да-да, Алексею и Софии Шарлотте не хватало наличных средств. По брачному договору Петр обязывался выдавать принцессе на содержание двора ежегодно 50 000 талеров. Но из-за расходов, связанных с войнами, которые вела Россия, царь Петр постоянно нарушал свои обещания, данные в брачном договоре, и молодожены постоянно нуждались.

Еще из Торгау навестивший молодую пару Меншиков писал Петру, что царевич с женой «в деньгах зело великую имеют нужду, понеже здесь живет все на своем коште, а порций и раций им не определено, а что с места здешняго и было, и то самое нужное, только на управление стола их высочеств, также ни у него, ни у кронпринцессы к походу ни лошадей и никакого экипажа нет и построить не на что. И того ради кронпринцесса… о определенных ей деньгах просит: понеже великую имеет нужду на содержание двора своего. Я, видя совершенную у них нужду, понеже Ея Высочество кронпринцесса едва не со слезами о деньгах просила, выдал ее высочеству Ингерманландского полку из вычетных мундирных денег взаем 5000 рублей».

Меншиков привез Алексею приказ его отца отбыть в Померанию, а Шарлотта отправилась дожидаться мужа в Эльблонг (Эльбинг). Денежные проблемы так и не разрешились: с октября 1711 и до начала 1713 г. Шарлотта получила лишь 27 500 талеров, а царский долг невестке составил уже 35 тысяч талеров. 30 мая 1712 г. Г. И. Головкин требовал от Сената «послать немедленно к Ея Высочеству… в Эльбинг на содержание двора Ея Высочества, в зачет определенной суммы 10 000 рублей». Однако Сенат «умедлил» с присылкой денег, и в октябре гофмейстер Шарлотты Мейер сообщал, что денег «по се время еще не присылано, отчего ее Высочеству немалая нужда в содержании двора есть».

Конечно, София Шарлотта считала себя оскорбленной и униженной. Невозможность «содержать двор» так, как это подобало принцессе и жене наследника, угнетала ее, и, вероятно, она с нетерпением ждала возвращения Алексея, который если и не помог бы решить финансовые проблемы (на это Шарлотта уже едва ли надеялась), то хотя бы мог утешить ее и заверить в своей любви, в том, что она не совершила ошибки, подчинившись приказанию родителей и выйдя за него замуж.

Так и не дождавшись ни мужа, ни полагавшихся ей денег, Шарлотта в отчаянии тайком, не сообщая об этом Петру, едет к родителям в Вольфенбюттель, где остается до апреля 1713 г. Видимо, она сама просила деда сообщить своему грозному свекру о ее самовольном приезде. Антон Ульрих пишет Петру, что Шарлотта «очень некстати приехала в Вольфенбюттель», оправдывая поступок внучки недостатком финансирования. В ответ царь писал 11 февраля: «Мы и хотя уже давно к исправному заплачению на содержание помянутой нашей кронпринцессе надлежащих денег потребные указы дали, однако ж может быть, что при нынешних конюктурах и понеже либо в переводе помянутых денег на Москве так скоро случая не сыскали, в том замедление какое учинилось… Между тем, мы ныне на банкира Попа в Гамбурге вексель на двадцать пять тысяч рублей ефимками дали и уповаем, что кронпринцесса ныне путь свой к Риге и Питербурху воспримет, а мы по ускорению ея пути потребное учреждение в наших землях учинить укажем». И наконец, сам Петр приезжает в Вольфенбюттель в начале марта 1713-го и требует от Шарлотты, чтобы она ехала в Россию.

Мы уже знаем, какое впечатление произвела на кронпринцессу ее новая родина. Знаем также, что в России ее встретили с недоверием. Но как бы там ни было, а торжественные церемонии были пышными, как то и подобало. Австрийский резидент Плейер отправил на родину описание встречи супруги царевича: «Когда экипаж Шарлотты подъехал к Неве, к берегу подошла новая, красивая шлюпка, обитая красным бархатом и золотыми галунами. На шлюпке находились бояре, которые должны были приветствовать кронпринцессу и перевезти ее на другой берег. На этом берегу стояли министр и другие бояре в одеждах из красного бархата, украшенных золотым шитьем. Не в далеком расстоянии от них царица ожидала свою невестку. Когда Шарлотта приблизилась к ней, она хотела, согласно с этикетом, поцеловать у нея платье, но Екатерина не допустила ее до этого, сама обняла и поцеловала ее, и потом проводила в приготовленный для нее дом. Там она повела Шарлотту в кабинет, украшенный коврами, китайскими изделиями и другими редкостями, где на небольшом столике, покрытом красным бархатом, стояли золотые сосуды, наполненные драгоценными камнями и разными украшениями. Это был подарок на новоселье, приготовленный царем и царицею для их невестки».

Но вот праздники кончились и начались будни. Алексей и Шарлотта поселились в небольшом мазанковом дворце на набережной Невы длиной всего 14 саженей (30 метров). Придворные кронпринца и кронпринцессы живут здесь же, на набережной, в трех домах, специально нанятых Сенатом. В «доношении» гофкурьера М. Борозны от 8 марта 1714 г. говорилось о необходимости «кровлю починить на квартире Ея Высочества государыни кронпринцессы для того, что в дождевую пору невозможно места сыскать, где бы притулиться, дабы без нужды жить было можно Ея высочеству».

Кроме того, оказалось, что принцессе на ее новой родине рад только Петр. С его сестрой Натальей Шарлотта так и не нашла общего языка и писала на родину, что царевна «самое злое существо на свете».

Трудно было царевне поладить и с новой женой Петра, бывшей прачкой из Лифляндии, которую все величали теперь императрицей Екатериной Алексеевной. «Моя свекровь ко мне такова, как я всегда ее себе представляла, и даже хуже», – писала Шарлотта в апреле 1715-го.

Да и финансовые трудности все не кончались. Петр, при всей его любви к невестке, собирался уменьшить содержание ее и сына, и Шарлотте пришлось просить свою мать сообщить австрийскому императору об этом и просить его выступить гарантом исполнения царем условий брачного договора.

И снова Шарлотта вынуждена занимать деньги, уже в 1713 г. она взяла «на обиход» у иноземца Петра Салуччи «36 аршин штофу богатова серебром, 5 аршин тафты красной, флер белый, кружева белое трафчетое, 5 фунтов сахару, тафту зеленую, красное вино, чай, бархат» и другие товары на сумму 1199 руб. 8 алтын и еще полторы деньги, из которых при жизни успела отдать только 300 руб. Скоро принцесса, по ее собственным словам, уже «по шею в долгах», после ее смерти купцы предъявили Петру векселя на 24 тыс. руб. В одном из писем к царице Шарлотта в отчаянии признавалась, что из-за нехватки средств готова «заложить какую-нибудь драгоценность… к последнему хотя и очень неохотно, мне все же придется прибегнуть, если я ничего не получу».

Но самое главное, царевич Алексей если и любил когда-нибудь Шарлотту, то теперь он все больше холодел к ней. У него появляется любовница – Ефросинья Федорова, крепостная девка его воспитателя Никифора Вяземского.

По-видимому, царевич искренне привязался к Ефросинье и хотел развестись с женой и жениться на своей любовнице. Вероятно, это желание не казалось ему чем-то диким и невозможным. В конце концов, разве его отец не отправил в монастырь его мать и разве не женился на безродной лифляндке, которая, по слухам, попала в его постель прямо из постели Меншикова? Но, разумеется, для Софии Шарлотты такой поступок выглядел как самое гнусное вероломство. «Один Бог знает, как глубоко меня здесь огорчают, – писала Шарлотта матери 12 июня 1714 г. – Я всегда старалась скрывать характер моего мужа, но теперь личина снята против моей воли… Я не что иное, как бедная жертва моей семьи, не принесшая ей ни малейшей пользы, и я умираю медленной смертью под бременем горя. Бог знает, что будет с моею беременностью…»