«Точно, Семеновна. Стопроцентная Семеновна», − девушка тихо прикрыла поскрипывающую дверцу шкафа.

А потом она встретила своего девятого «принца» − невысокого мужика с редкой рыжей шевелюрой. У него была потрепанная жизнью и российскими дорогами «девятка», а «дворец» был его расположен в поселке со смешным названием Дядькино, что находилось в пятидесяти километрах от московской кольцевой автодороги. «Принцу» уже было около сорока, но выбирать не приходилось. Если уж Танюша подходящего мужчину себе не нашла, то Семеновна тем более.

Егор Васильевич, так звали этого мужичка, на жизнь себе зарабатывал перепродажей всякой сельхозпродукции. На этом они и познакомились. Егор Васильевич привез полный прицеп капусты, а Михалыч скупил все это оптом. Разгружали прицеп как раз около Танюшиной палатки.

В жизни Семеновны мало что изменилось. Та же морковка, капуста и картошка. Только вставать теперь надо было засветло, чтобы на первом автобусе успеть на работу. Иногда ее подвозил Егор Васильевич, если ему надо было с утра ехать в туже сторону.

Примерно через полгода Татьяна Ивановна Кузнецова вдруг поймала себя на том, что она любит этого невысокого, невзрачного, рыжеватого мужчину. Нет, страсти не было. Ее не было с самого начала. Как и внешне, так и в постели Егор Васильевич оказался все так же невзрачен. А Танюша, увы, знала много примеров мужского темперамента. Так что было с кем сравнивать. Ее последний мужчина взял другим. Своей неторопливостью, спокойствием, сдержанностью, уважительным отношением. Он влез в ее душу, как вода пропитывает сухую древесину − неторопливо, постепенно заполняя пору за порой. Однажды Танюша взяла отгул, пошла в поликлинику и сняла спираль. А противозачаточные таблетки она уже месяц, как не принимала. Егору Васильевичу она сразу все сказала. Тот лишь скупо улыбнулся, накинул старый ватник и вышел во двор. В «девятке» порвался пыльник на правой рулевой тяге, надо было поменять. Сдержанный был человек.

Женщина забеременела быстро. Таня Кузнецова, очевидно, была из тех, уже ставших редкими женщин, про которых в народе говорят: «Положи с ней рядом мужские штаны и она уже беременна».

Беременность протекала легко, даже будто силы прибавились. Грязная картошка и морковка теперь вызывали у Танюши не уныние, а улыбку. Три месяца пролетело, словно время для нее с потрепанной «девятки» Егора Васильевича пересело на спорткар и вдавило в нем педаль газа до отказа в пол. Новый год, который она встретила с Егором Васильевичем, женщина показался лучшим в ее жизни. Да, не было как в юности шумной и веселой компании, не было танцев и застолья до утра. Ничего этого не было. Но едва кремлевские куранты пробили двенадцатый раз и коротко звякнули соприкоснувшиеся бокалы с шампанским, она услышала:

– Таня, выходи за меня замуж. А то как-то нехорошо, ребенок родится, а отца вроде и нет. Плохо это.

Ей предложили замуж! Она будет жить в законном браке! У нее даже слезы навернулись на глаза. Нет, в ту новогоднюю ночь у них ничего не было. Егор Васильевич накануне много мотался, доставляя в предновогоднюю столицу квашеные яблоки и капусту, поэтому в час ночи, немного посмотрев праздничный концерт, они уснули. Заснула Таня с улыбкой на лице, ощущая тепло рядом лежащего мужчины, ее будущего мужа. Нет, есть Бог на свете, смилостивился он над ней, подарил ей обычное женское счастье. У нее будет настоящая семья: муж, ребенок, дом. Они будут трудиться не покладая рук, не воровать и у них будет все хорошо. И они даже смогут ездить на море. Она никогда там не была, но знает, что оно теплое, ласковое. Она будет лежать на теплой гальке и слышать, как неторопливо рядом шуршат волны…

Егор Васильевич погиб шестого января, перед самым рождеством. Он ехал в Москву, как обычно везя картошку, морковку, капусту. Перед самой МКАД на встречную полосу, по которой он ехал, вылетел огромный, как танк, черный Ленд Крузер. Двухтонный японец, легко, как консервную банку смял «девятку». Егор Васильевич не увидел лица своего убийцы, стекла джипа были тонированными, а в следующий миг руль собственной машины, словно таран, врезался в его грудную клетку, ломая ребра, позвоночник и сминая мягкую, трепещущуюся плоть − человеческое сердце…

Водитель и пассажиры Ленд Крузера − два азербайджанца со своими девочками отделались легкими ушибами и царапинами, сработали подушки безопасности. Оказалось, что они спешили в загородный ресторан, отметить Рождество.

После похорон Егора Васильевича из Екатеринбурга приехала его сестра. Между женщинами произошел скандал. Сестра требовала, чтобы Таня немедленно освободила дом, так как никаких прав на него она не имеет. Беременная женщина наотрез отказалась. Сестра Егора Васильевича обратилась в милицию. Хорошо помог Михалыч. Нашел время, приехал в Дядькино, походил по дому, несколько раз подергал себя за нос, что свидетельствовало о напряженной работе его ума.

– Ладно, Семеновна, постараюсь тебе помочь. Из дому никуда не уходи, пока я тебе не позвоню. А то вселятся тут без тебя, замки поменяют, что тогда будешь делать да еще с животом?

На следующий день, вместо звонка явился участковый. От испуга у Тани подкосились ноги и чтобы не упасть, она схватилась за косяк двери.

– Татьяна Семеновна Кузнецова? − строго спросил человек в погонах.

– Да.

– В общем так, Татьяна Семеновна. Хоть Вы здесь не прописаны. Выселить Вас беременную без суда никто не имеет права. Поэтому, пока решения суда нет, можете жить спокойно.

– А когда будет суд? − испуганно спросила женщина.

Участковый пожал плечами, чему-то улыбнулся:

– Когда будет, тогда и будет.

Через полчаса позвонил Михалыч.

– Ну что, довольна? − раздался в телефоне его гортанный голос.

– Ой, спасибо, Михалыч, век не забуду! Должница теперь я Ваша.

– Ладно, ладно, как-нибудь рассчитаешься.

Потом Михалыч перевел ее в свой магазин, рядом с рынком, в подсобку. Месяц назад, проходя мимо нее, он неожиданно спросил:

– Танюша, а что ты думаешь делать с домом?

– С каким домом, Михалыч?

– У тебя что, их много? − перед ней сверкнули белые крепкие зубы. − В котором ты живешь сейчас.

– Та он же не мой!

– Правильно, не твой. Но когда родится ребенок, его можно туда прописать. Где-то он же должен жить, − и вновь крепкие зубы перед ее глазами.

– Так кто же мне это разрешит!

– Было бы желание, Семеновна. Только ты ж понимаешь, все это не за просто так, − и, сделав паузу, Михалыч добавил, − ты сейчас подпишешь бумаги, что разрешаешь мне продать твой дом, а когда родится ребенок, я помогу тебе его туда прописать.

– Так дом же не мой, как я могу тебе разрешить его продать?

– А это уже не твое дело. Твое дело подпись поставить.

– Ой, Михалыч, не знаю. Страшно мне как-то, − женщина потупила глаза, − мне подумать надо.

– Ну, думай, думай. Только смотри, а то как бы я не передумал.

А на следующий день Семеновна поняла, что значит, когда Михалыч тобой не доволен. Сразу пошли придирки, исключительно ей стала поручаться самая грязная и тяжелая работа.

Через две недели, все также проходя мимо, Михалыч поинтересовался:

– Ну что, надумала?

– Думаю, Михалыч, думаю, − опустив голову, прошептала женщина.

Таня и сама толком не понимала, почему упорствовала. Ведь понятно же было, что без всякой помощи, без знакомств она в том доме не останется. Пусть даже и родит ребенка. А так Михалыч продаст дом, а дом хороший, за него можно много взять. И ей же что-то перепадет. Квартиру в Москве, конечно, она не купит, но в том же Дядькино присмотреть что-то можно. Но что-то ее останавливало. Часто, лежа в постели, она долго лежала в постели с открытыми глазами и думала, что ей дальше делать. И все сходилось на том, что те бумаги надо подписать, а там будь, что будет. Но как только она закрывала глаза, перед ней возникали ослепительно белые, крупные, крепкие зубы Михалыча и ей становилось страшно. Страшно и все. И в этом безотчетном страхе, словно в зыбком болоте, прорастала и распускалась белым цветом, как зубы Михалыча, лилия − инстинктивная мысль − никакие бумаги подписывать нельзя. И с этой мыслью Таня засыпала…