На улице уже стемнело, но благодаря луне и сияющему от ее лучей снегу путь был хорошо виден. Впрочем, Иоанн мог бы пройти его и в кромешной тьме, и с закрытыми глазами.
Ведь вел он к любви. К любви, которую великий князь узнал впервые в жизни лишь к тридцати годам.
…Его обручили еще ребенком, когда ему едва исполнилось девять лет. Брак этот был, как говорится, «нужным», точнее, вынужденным. Детская память не очень-то хорошо хранила все подробности событий, которые подтолкнули его отца, великого князя Василия Васильевича, к такой сделке. Но более поздние рассказы и воспоминания, конечно же, до мельчайших деталей восстановили все подробности тех непростых времен.
Толчок к новой великой смуте и великокняжеской междоусобице на Руси положила смерть великого князя Московского Василия Дмитриевича, сына знаменитого русского полководца Дмитрия Донского, деда Иоанна. Это произошло в 6933 году по местному летосчислению, которое велось, как считалось, от сотворения мира, или в 1425 году от Рождества Христова. По складывающейся к тому времени в Северо-Восточной Руси традиции престолонаследия – от отца к сыну, – преемником умершего великого князя стал его десятилетний сын Василий, будущий отец Иоанна.
Однако брат покойного, Юрий Дмитриевич Звенигородский, извлек завещание их отца Дмитрия Донского, в котором тот писал, что в случае кончины его преемника, старшего сына Василия, удел наследует следующий за ним сын. В этом пожелании не было ничего удивительного: именно так – от старшего брата к младшему, либо старшему в роду передавалась власть на Руси многие столетия. Что и говорить, подобный древний порядок престолонаследия, который назывался на Руси лествичным, порождал много споров меж претендентами, а порой и междоусобных войн. Потому что каждый из братьев имел своих сыновей и после смерти младшего из дядьев все эти «старшие» начинали претендовать на престол… Первым, кто согласился нарушить эту традицию ради мира на Руси, был двоюродный брат Дмитрия Донского, герой Куликовской битвы Владимир Андреевич Храбрый, князь Старицкий. Именно он, как старший в роду, после смерти брата Дмитрия, имел право на великокняжеский престол. Но под нажимом обстоятельств, он признал верховенство над собой племянника, Василия Дмитриевича. Однако Юрий Звенигородский не желал учитывать это обстоятельство и уступать племяннику.
Московские бояре пытались урезонить князя, что, мол, когда ваш отец писал завещание, вы были совсем юными, ни у кого из вас детей еще не было. И писал так великий князь Дмитрий Иванович лишь для того, чтобы в случае смерти старшего сына Москва не досталась потомками князя Старицкого, а осталась за его собственными сыновьями. Но, ни доводы, ни уговоры не помогли.
В то время Северо-Восточная Русь состояла из нескольких удельных независимых княжеств: Тверского, Рязанского, Ростовского и нескольких других. Все они называли себя «великими», претендуя также на главнейшую роль среди прочих. В такой вот ситуации и завязался спор между дядей и племянником за владение Москвой.
Вместо того чтобы по традиции принести присягу новому великому князю, его дядя князь Юрий Дмитриевич начал собирать у себя в Звенигороде войска. И, в конце концов, захватил московский престол.
Москва в то время представляла собой крепость, обнесенную стеной, построенной из белого камня-известняка сто лет назад, в 1367 году, великим князем Дмитрием Донским. Ее территория, словно пчелиный улей, была заполнена многочисленными строениями и дворами. Тут стояли храмы и монастыри, дворы и терема великого князя, его братьев и родственников, знатных бояр и даже купцов. Тут же находились служебные помещения, приказы, хозяйственный двор, каретные и прочие государевы мастерские, подворья некоторых епархиальных владык и богатых загородных монастырей, а также многое другое. Вот эта-то тесно заселенная территория за обветшалыми уже, но всё ещё мощными стенами и называлась городом, детинцем, или крепостью. Некоторые греки также именовали ее на свой лад и кремлем, но до поры, до конца XV века, это слово в народе не приживалось.
Все ближайшие постройки за стенами Московской крепости именовались Посадом, который в свою очередь делился на жилые массивы, носившие каждый свое прозвище. Зарядье – отсюда в Москву приходило солнышко; Ваганьково – тут рядом с крепостью, перед Арбатом, стоял Потешный двор со скоморохами, музыкантами и прочими слугами, которые тешили, то есть ваганили государя и его семейство. В Кадашах делали кадушки, в Барашевской слободе жили государевы слуги из шатерной службы, бараши; в Садовниках цвели и плодоносили государевы сады. За рекой Москвой, в Замоскворечье, раскинулись несколько сел – Киевец, Семчинское и другие. На севере, за Неглинкой, также имелись десятки сел и слобод – каждое со своим именем и своей историей.
Сам город располагался на возвышенности, Боровицком холме, и представлял собой по форме огромный неправильный треугольник. Стены и башни крепости с двух сторон омывали реки – широкая полноводная Москва и маленькая Неглинка. С третьей стороны прямо за стенами начиналась Троицкая площадь, получившая свое прозвание по стоящему на ней Троицкому храму. Нередко именовали ее и Торговой, ибо вся она была заполнена торговыми рядами и лавками. Крепость имела несколько прочных железных ворот, встроенных в башни Никольскую, Фроловскую, Тимофеевскую, Боровицкую и Троицкую. Город был хорошо укреплен, и взять его можно было лишь хитростью или изменой. Именно первым способом, обманом, захватили Москву ордынцы при Дмитрии Донском.
В той княжеской междоусобице меж дядей и племянником московские бояре колебались, поддерживая то одну, то другую сторону, ибо всегда находятся люди, недовольные существующей властью. Однако в результате они все же дружно встали за Василия Дмитриевича – сына своего покойного правителя. Ибо вступив в их город, дядя привел за собой близких ему звенигородских удельных бояр, оттеснив местных. Да и жаден был сверх всякой меры, хапал вместе со своей родней и приближенными все, что под руку попадет. Это вызывало недовольство и перемену настроения местных жителей. Побросав свои дома и хозяйство, они толпами повалили в Коломну, куда был сослан их законный государь. Самозваный великий князь Юрий Дмитриевич был вынужден оставить Москву. Его племянник вернулся к своему великокняжескому престолу. Но вражда претендентов на московский престол на этом не завершилась, междоусобица затянулась ещё на десяток лет.
После смерти князя Юрия Звенигородского оппозицию возглавил его сын Дмитрий по прозвищу Шемяка. В 1446 году великий князь Московский Василий по обычаю предков поехал с сыновьями на богомолье в Троице-Сергиеву обитель. Изменники сообщили о том Шемяке и его стороннику – другому двоюродному брату Василия II князю Ивану Андреевичу Можайскому.
Поводом к этой очередной схватке послужило пленение великого князя московского Василия Васильевича в бою с казанскими татарами, которые отпустили его за обещание большого выкупа. Сторонники Шемяки называли лукавую цифру в двести тысяч рублей, что равнялось баснословной тысяче пудов серебра. Враги оправдывали своё беззаконие тем, что, мол, смещение Василия облегчит выкуп, поможет уменьшить это непосильное для страны бремя.
Ночью 12 февраля подкупленные Шемякой изменники-москвичи тайно открыли ворота крепости, и звенигородские князья со своим полком ворвались внутрь. Первым делом вломились в великокняжеский дворец, взяли в плен мать Василия Васильевича Софью Витовтовну и жену Марию Ярославну, арестовали верных ему бояр, как водится, захватили и казну великокняжескую. Тут же Иван Можайский с войском отправился к Троице-Сергиеву монастырю, куда вошел без препятствия, ибо ворота его были открыты для богомольцев к вечерней службе. Разобравшись в чем дело, охрана и верные Василию бояре, сопровождавшие его в путешествии, вступили в неравную борьбу. Поднялся шум, кричал перепуганный люд. Архиепископу Ионе, который исполнял обязанности митрополита всея Руси и находился здесь же, в монастыре, не сразу удалось остановить кровопролитие. Великий князь заперся в Троицком храме.
