Я родилась Хакасии в августе сорок первого года Змеи. Звезды сполна отметили меня своей печатью. Подвижная, вертлявая, стремительная в делах и движениях, первая не нападаю, но если что – мало не покажется. Любопытная и любознательная, как кошка, и всегда старалась быть лидером. Я благодарна за эти качества родителям и Господу. Назвали меня Светланой, в честь дочки Сталина. Родилась я черноголовой, но как-то быстро оказалась белобрысой, до юности меняя этот цвет на цвет светлого меда, как у мамы.
В 1946 году мама вышла замуж за Левого Петра Георгиевича, так как мой отец Харламов Александр Иванович считался без вести пропавшим с 1942 года. Левый работал главным энергетиком завода в нашем поселке ЦЗЗ, что означало Центральный Золотоизвлекательный Завод. В тот же год мы выехали из Хакасии в Башкирию, Минцветмет предложил папе работу в Уфе.
Мама уговорила поехать с нами Дусю Привалову, подругу из дальней родни. Во время раскулачивания ее семья пострадала. У них отняли землю, на которой они растили рожь и пшеницу, скот, лошадей, дом и все имущество, так как они отказались вступать в колхоз. Старших детей Приваловых – Дусю и Машу отправили в лагеря, а мать и отца с малолетками Васей и Колей увезли в тайгу на поселение. Рано утром, погрузили в телегу, разрешив взять самые необходимые вещички и одежду, и увезли в тайгу далеко от родного села. Высадили на поляне, выдав пилы и топоры, чтобы можно было соорудить землянку. Было лето, они устроились кое-как, тайга кормила до осени. Потом вся семья умерла от голода и холода. Маша так и пропала где-то, а Дуся выжила. Она не раз убегала, но ее находили и возвращали в тюрьму продолжать мыкать горе по лагерям да пересылкам. Ее освободили в середине войны и она пришла к нам, больше некуда. Вся большая семья погибла, Дуся одна выжила. Она стала моей няней, я звала ее Леля-Дуся и очень любила ее, добрую, красивую и ласковую, с глазами, в которых где-то изнутри всю жизнь проглядывала боль.
Как мы ехали поездом в Башкирию я хорошо запомнила. Зима, жуткая холодрыга, с пересадками и вынужденным сидением на вокзалах, переполненных возвращающимися с войны военными и уезжающими в родные места эвакуированными во время войны людей. Поездов было мало, до Башкирии мы добирались почти месяц. На вокзалах с едой было скудно, только кипяток, хлеб и кое-что от населения, приносящего продукты. У нас с собой был чемодан с сухарями, пряниками, сахаром, салом и картошкой.
Народу было столько, что стоять даже иногда было негде, пока не схлынет толпа в уходящий поезд. Во время стоянок, из вагонов народ кидался на станцию набрать кипятку из-под крана и купить еды. На вокзале днем все стоят, ночь настала, полегли на пол – где стояли, подложив под голову вещички. Ворье шныряло везде! Чтобы не потерять меня в толпе, Левый носил меня на закорках. Как-то у него свалились очки, кто-то наступил и они разбились. Была бы беда, если бы не было запасных, которые он для верности связал потом шнурком за ушами.
От холода и сквозняков люди простывали, разносили болезни, не имея возможности получить медицинскую помощь. Врачей мало, лекарств не достанешь. Где-то в середине пути нам пришлось ехать без остановки на открытой площадке, мы едва успели заскочить в последний вагон, а проводница, не заметив нас, закрыла тамбур. Мы долго грохотали кулаками по закрытой двери, пока она не услышала нас и открыла. Хорошо, что мы были в тулупах и лунтаях – меховых сапогах, расшитых узорами из цветных кожаных ленточек, а на меня было накинуто ватное одеяло. Не замерзли, отделались соплями. Но я все-таки потом подхватила корь. К счастью нашелся врач, и нас изолировали в отдельное купе, где нам была благодать. Я была в ужасном состоянии недели две и все-таки выкарабкалась. Сибирячка же, кедровыми орешками вскормленная, дед Евдоким их из тайги кулями летом возил на лошадке, которая у него была с тех далеких времен, когда вся семья укатила на ней в тайгу, спасаясь от преследования во время раскулачивания.
После революции крестьянам раздавали землю и работящий Евдоким с шестью братьями постепенно стал богатым. Зерно молотили на своей мельнице, сеялками, веялками обзавелись, нанимали на работу тех, кто не сумел распорядиться своей землей, бездельников. Рассчитывались с батраками мукой и маслом конопляным, которое сами выжимали. Дома построили, жили, горя не зная, и тут эта коллективизация, раскулачивание. Тех, кто потом и кровью работал на своей земле не покладая рук, стали притеснять. Евдокима с братьями тоже хотели отправить в далекие края, отобрав все нажитое честным трудом на данной им во владение землей. В колхоз, делить свое нажитое с бездельниками не хотели! Евдокима предупредил его бывший батрак, который уже был активистом-коммунистом при сельсовете:
– Беги, Евдоким Тарасыч, рано утром придут за вами, ты в списке! Прости, не могу тебя защитить, сам знаешь, что творится. Я тебя всегда уважал, беги куда подалече, с глаз долой, пока не нагрянут!
Евдоким с бабой Олей и двухгодовалой дочкой Ниной, пока не рассвело, уложили на две телеги, что могли, и на лошадях помчались в тайгу, потом до далеких родных, ища прибежища. Одну лошадь пришлось на мясо пустить, надо же их кормить овсом, а где взять-то его в тайге? Другую сберегли. Так и добрались до ЦЗЗ, где дед сначала работал на разработках на своей лошади за гроши. Жили в жутких условиях в бараке, малютка Нина было больная. И Баба Оля уговорила Евдокима:
– Нет, дед, с такой жизнью пропадем! Лошадь загубишь, камни возить ей не под силу, не та порода! А Нине нужна здоровая пища и молоко, иначе хана девчонке, уже рахит начинается. Давай-ка ты с лошадкой на заготовки в тайгу с ребятами отправляйся, иначе каюк нам всем будет! надо как-то выкарабкиваться!
И Евдоким с тех пор где-то подрабатывал, а с весны до осени ездил в тайгу, орехи кедровые колотил, серу – смолку кедра заготавливал, грибы, ягоды, рыбу солил и сушил, ему помогали два взрослых сына. Все добытое продавали, накопили деньжат и купили корову. Так и остепенились, сначала домик снимали, а когда Саша, отец мой, на фронт отправился, мама получила квартиру, куда все поселились и остались жить, а мы уехали в Башкирию.
Мы тащились еле-еле с пересадками на осточертевших поездах. Леля-Дуся во время остановок, на станциях добывала еду. Как-то в очереди за кровяной колбасой чуть не отстала от поезда, еле заскочила на подножку ступени, поранив коленку ноги, которая у нее с детства была короче и она хромала. Бедняжка, она стойко переносила все невзгоды, закаленная лагерными тяготами, все преодолевала, моя любимая добрая Леля-Дуся.
На исходе зимы мы добрались до Уфы, где Левому обещали работу. Но мы так долго тилипали по железке, что место его было уже занято и Министерство направило его в Миндяк, главным энергетиком завода. Там мы до весны жили, снимая комнату у старухи, пока не освободился дом папиного предшественника.
Старухин дом был на самом краю поселка, на пригорке. Утром все уходили на работу, старуха целый день во дворе и на кухне возилась, а я сидела на подоконнике, играя с лысой куклой, у которой отодрала половину волос. По комнате иногда бегали мыши, шурша и попискивая. Я их сначала боялась, было страшно, но потом смело кидала в них мячом, и они сразу же, недовольно повозившись, куда-то девались ненадолго, и потом снова начинали свою мышиную возню с писком и шуршанием в безуспешных поисках крошек хлеба.
Окно в комнате с утра было разрисовано красивыми снежными узорами, и я ладошками выскребала и протапливала дырочки, сквозь которые можно было разглядеть домики, которыми был усеян пригорок, и ходили люди. Больше ничего интересного не было. Я ждала, когда обеду ярко засветит солнышко и стекло полностью очистится ото льда. Иногда играла мячиком, пеленала несчастную облысевшую куклу, разговаривала с ней и смотрела книжки с картинками. Когда наступало время обеда, старуха приносила мне алюминиевую мисочку супа и кусочек черного хлеба, с намазанным на нем тонким слоем масла. Суп, с маленьким кусочком мяса, пшеном и картошкой, был невкусный, от него пахло, как пахнет вода после мытья посуды, и я его ела только чуть-чуть, хоть старуха и ругалась. Хлебушек был вкуснее, я его запивала сладким чаем с молоком. Старуха со мной не разговаривала, говорила, что ей некогда со мной цацкаться, дел невпроворот по хозяйству, чтобы со мной возиться! – корова, овцы, куры… После обеда она укладывала меня спать и уходила к себе.
