– А гитара? – сердце Рапая ёкнуло, словно по нему ударила лопнувшая струна уплывающей красавицы-гитары.

Предмет его тайных вожделений мог отчалить навсегда. Пират вдруг резко развернулся:

– Чё, испугался? – на его наглой лисьей морде выступала довольная ухмылка, Михась услужливо подхихикнул. – Не очкуй, своих пацанов мы не обижаем, в натуре.

Блатные всегда, где надо и не надо, вворачивали в свой «базар» это непонятно откуда взявшее и неведомо что обозначавшее словечко «в натуре».

Пират ударил по струнам гитары, она фальшиво задребезжала.

– На! Пользуйся, – тоном благодетеля произнес Пират и смачно, по-жигански сплюнул в прозрачную воду фонтана, где Рапай только что охлаждал голову.

Принимая желанную покупку, покупатель продолжал смотреть на продавца растерянным взглядом. Пират истолковал его удивление по-своему:

– Гитара малость расстроилась, она не моя, в натуре, на ней давно не играли. Сам настроишь?

– А то! – Рапай начал приходить в себя, чувствуя, как в нем пробуждается ершистый волчонок.

– Ну тады бывай!

Рапай поспешил восвояси, крепко, но нежно обнимая за выступающий изгиб тело только что купленной им смуглянки.

А Пират с Михасем остались возле фонтана – наверное, ждут клиента с «планом», подумал Рапай. Такой товар его не интересовал. Анашу, именуемую планом, в город доставляли из Старого города, а туда она поступала с каких-то тайных конопляных плантаций, то ли с Афгана, то ли с Ирана. Рапай еще долго слышал приблатненный, но чистый и звонкий голос Пирата:

О, Гарри, Гарри, Гарри, ты не наш!

А ты с другого, Гарри, океана.

"Сейчас я рассчитаюся с тобой, о, с тобой",

– Раздался пьяный голос атамана.

Именно этой песенке о грозном морском атамане и его молодом сопернике Пират обязан был не только своей кличке, но и своему лидерству среди уличной шпаны.

Старшим сидельцам, уже успевшим "понюхать зону", понравилось незатейливое бряцание дворового гитариста, его приблатненный, по-юношески задорный голос.

И они взяли Пирата под свою опеку и защиту.

Шмель не отставал уже неделю:

– Дай поиграть хотя бы на пару дней.

Рапай отбрыкивался:

– Сам пока учусь, отстань.

Счастливый обладатель «Пиратской гитары» лукавил. А попросту говоря, врал. Его «учеба» длилась не более двух часов, после чего бесхозный инструмент тоскливо заскучал в темном углу спальной комнаты, рядом с письменным столом, где Рапай обычно готовил уроки. Забросив гитару, он вернулся к своему любимому Джек Лондону.

«Ни одна собака не могла бы сделать того, что сделал Белый Клык. Он – волк», – философия одинокого, но сильного хищника затрагивали какие-то тайные струны Рапаевой души.

Правда, сначала он добросовестно пытался настроить свою гитару. Как учили дворовые пацаны, первую открытую струну – по второй, зажатой на пятом ладу. Но как не крутил колки и не дергал струны, нужного унисона не получалось. Плохо давались и «блатные аккорды» – ни Ам, ни Дм, ни Е – ничего толком не зажималось, пальцы плохо слушались, красавица-гитара пищала и выла, а играть не хотела.

Дело в том, что у Рапая не было музыкального слуха. Абсолютно. Никакого. Мало того, что медведь на ухо наступил, так еще Топтыгин плотно забил ушную раковину еловыми шишками.

По пению в начальных классах больше тройки у него не выходило. При всем уважении и почтении добрейшего «Баяныча», высокого, полного, с внешностью запорожского атамана учителя музыки. «Баяныч» был не просто учителем пения, но еще и композитором. Именно он посвятил «оду» своему любимому городу: «В пустыне зноем опаленной»… возник мечтою окрыленный «город новый, город новый, город Навои!» И именно он позже стал директором самого красивого в пустынных Кызылкумах "очага культуры" – ДК «Фархад».

Но однажды «Баяныч» вынужден был-таки поставить Рапаю «пятерку». А куда деваться? Если мальчонка так азартно, с таким чувственным надрывом спел… Нет, не спел, так про исполнение маленького Рапая сказать нельзя, просто изобразил свою версию азербайджанской народной песенки «Жип-жип, жужаларим», да таким образом, что ошарашенный учитель вообще забыл не только об аккомпанементе на своем трофейном немецком баяне, но и вообще о существовании каких-то там нот…

А Шмель пристал, как навозный жук. Он тоже играл на баяне – окончил музшколу, и теперь хотел освоить гитару.

– Как ты будешь лабать, у тебя вон рука вся в гипсе?

Действительно, его левая рука, как раз та, которой берут аккорды, была плотно перебинтована от запястья до локтя.

– А я аккорды правой буду брать, левой – только бой.

– Ладно, черт с тобой, забирай, – сдался, наконец, Рапай. – Но только до утра.

Обрадованный Шмель потянулся здоровой рукой за инструментом.

– И еще одно условие, – Рапай не отпускал гриф своей красавицы, хотя она, как ему показалось, уже была не прочь отдаться в объятья нового воздыхателя.

– Слушаю, – напрягся и вытянул губы бантиком Шмель.

– Гитара малость расстроилась, я же днем и ночью на ней упражняюсь, – по обыкновению, соврал Рапай. – Ты ее настроишь.

… Честно говоря, Рапай давно арендовал бы своему другу гитару, но ему было неудобно, что она не строит. У Рапая был друг по имени Толян, он жил в соседнем доме и учился на два класса старше. Странной была эта дружба. Два года в юношеском возрасте – это все-таки большая разница. Высокий парень шутливо уклонялся от почти настоящих ударов неказистого футболиста, а тот высоко подпрыгивал и яростно рычал: «Изведу, собаку!» Толян хохотал до слез и в изнеможении падал на траву.

Помимо бокса, Толян играл на гитаре. Правда, на семиструнной, на которой вместо нормальных аккордов нужно было зажимать всякие «звездочки» и «лесенки». И репертуар у него был другой, перенятый от отца фронтовика, до войны жившего где-то в средней полосе необъятной России. Толян пел не:

Тополя, тополя – все в пуху,

Потерял я любовь, не найду…

А:

Зачем живут на свете все пережитки эти,

Все женщины обманщицы любви…

Рапай хотел попросить Толяна настроить свою гитару. Но сомневался, сможет ли? Он знал, что строй у семиструнной другой.

Через год Толян попал служить на Черноморский флот, он приезжал в отпуск и щеголял по городу во флотском костюме с матросским воротником. Даже на танцы в «клетку» ходил, лихо задвинув на затылок свою фуражку-бескозырку. Старого другана уже не замечал.

А Шмель замечал, да еще как!.. Да и ладно, оно, может, и к лучшему. Пусть сам и настраивает гитару, у Шмеля талантов много.

Со Шмелем Рапай познакомился на уроке истории, кажется. Завуч привела какого-то дядьку в шортах с волосатыми ногами и объявила: «он будет учиться вместе с вами». Смеху было! Шестиклассник с волосатыми ногами встречается не часто.

Шмель не был второгодником, он был «осенником», старше других только на несколько месяцев. Просто его родители получили трехкомнатную квартиру в новом доме, по улице Толстого, напротив огромной скульптуры богатыря «Фархада» – символа ДК. На Театральной, Кольцевой, Толстого жило большинство учащихся средней образовательной школы N14 им. А. С. Пушкина. Вот и Шмеля, которого классная руководительница сразу посадила за одну парту с Рапаем, перевели в эту же школу.

Ребята быстро нашли общий язык. И спорт – новенький занимался баскетболом, и стихи. Шмель, как и Рапай, слагал вирши. Учительница литературы с чисто русской фамилией Дё даже рискнула послать их авторов на областную олимпиаду в Бухару. Но ничего путного из этого не вышло. Затея Анны Родионовны – да, литераторшу-кореянку звали так же, как няню Пушкина – чуть не вышла ей боком. Звонили рассерженные тетки из областного управления образования и возмущались, «каких хулиганов-стихоплетов вы к нам прислали, это же форменное безобразие!»

Спас рассудительный председатель конкурсной комиссии, мужик оказался с юмором, дескать, «проба пера», «орлята учатся летать» и всё в таком роде. Главное, нет никакой антисоветчины, только ребячья бравада. Скандал удалось замять. Помог, помимо прочего, видимо, и статус супруга Анны Родионовны Дё, он ни много, ни мало, а был городским судьей…